Если я залечу я отравлюсь
- Пол: Женщина
- Город: Москва
Я просто поражаюсь, как люди так живут и так думают? Если еще ни разу никакой хуйни лично у тебя не не случилось, значит ее не может быть. Логика железная.
А 100 раз - это так много что-ли.
- Пол: Мужчина
- Город: Санкт-Петербург
- Пол: Женщина
- Город: Краснодар
- Пол: Мужчина
- Город: Москва
- Пол: Мужчина
- Город: wonderland
Я просто поражаюсь, как люди так живут и так думают? Если еще ни разу никакой хуйни лично у тебя не не случилось, значит ее не может быть. Логика железная.
А 100 раз - это так много что-ли.
I kill anyone who dare to go against me
- Пол: Мужчина
- Город: Мурманск
- Пол: Мужчина
- Город: Крым
Все ясно, вопрос закрыт. Отдельное спасибо AsmodeusX(2)!
к вопросу fseved - да
На счет презерватива на мокрый член кто-нибудь что-то знает?
Мог ли он ОШИБИТЬСЯ? Или он поставить КРЕСТ на себе? А он мог ли до СМЕРТИ запугать жизнью? Да. Но их всех спасет свет ЗВЕЗДЫ, что светит издалека. А может, уже и не так далеко.
(Перезалив одного средне-малоизвестного фика)
А жизнь-то всё интереснее и интереснее!
— Сучка, совсем страх потерял?! Я тебя сейчас ударю! — Давай, попробуй, милый, я на три сотни процентов уверен, что ты сейчас этого не сделаешь
Кошмар надулся как хомячок. Он прав. Он его не сможет ударить. Щупальца взвились за спиной, отлепили Кильку от спины его любовника и отодвинули подальше. Убийца сделал шаг вперед, верно, дразня кальмара, ведь тот напрягся. Пассив разразился дичайшим хохотом. — Ох, Найтмер, ты, что, действительно боишься объятий от меня, хахахахах? — Гх, отстань от меня. Киллер вновь рискнул и подошёл к нему, щупальца метнулись в его сторону, но тот увернулся, делая кувырок и еще один уворот, в итоге снова вцепляясь в мутанта, но на это раз уже спереди. Всё ещё изображая из себя надутого и обиженного, Найтмер обнял его в ответ, сжимая, будто боясь, что это всего лишь иллюзия. — Заткнись. — Но я же ничего еще не сказал, — с ухмылкой, в игривом тоне сказал Килл. — Просто. Заткнись.
— Ну же, детка, выглядишь напряженным, расслабься
— тяжелое дыхание опалило чуть приоткрытую от шарфа шею Афтера. Тот шумно вздохнул, из последних сил борясь с накатывающим возбуждением…
— Только попробуй умереть, я сам лично тебя голыми руками из-под земли достану и душу твою порочную назад верну, понял? — тыкнул указательным пальцем одноглазый в ухмыляющуюся Смерть. Прокол. Не следовало Гено приближаться к нему столь близко. Ох, поверьте, Рипер прекрасно понимал, что у него в руках афродизиак. И обертка к нему прилагась, но что мешало сдернуть ее и отбросить в сторону? Верно, ничего. Рип тут же свободной рукой схватил за талию развалинку и притянул к себе, хищно облизнувшись в предвкушении. — Рипер, нет, — понимая, к чему всё ведет, сказал недобитыш, отстраняясь от него. Но рука держала его крепко. — Тогда давай просто попробуем эту штукенцию, хм? — сказал хитрозадый. Геннадий перевел взгляд с его лица на флакончик. — Отравить меня неужто хочешь? — хмыкнул развалинка. — Что ты, детка, я бы никогда! — театрально сказал Рипер, выражая высшую степень неосведомленности и непонимая. Хорошая актерская игра, которая превзошла все предыдущие. Даже развалинка поверил в правдоподобность. — Ты ведь на все сто процентов знаешь, что это, не так ли? Что это? — требовательно спросил Гено. — Сок, — а вообше, это было частично правдой. — Соки бывают в более крупных упаковках. На кой-хер нужно выливать его в флакон?! К тому же, сок наверняка давно просрочился. — Этот не просрочится. Он был крепко закупорен. Ну так что? Выпьем за нас?
— Почему-то я не хочу тебе доверять. — Но? — Давай сюда, надеюсь, после этого ты отстанешь от меня со своими выкрутасами, подобными этому. С горделивой мордашкой Рипер отпустил недобитыша и, открыв флакон, капнул несколько капель себе на указательный палец, а затем тыкнул практически в лицо тут же отстранившемуся Гено. Он уже пожалел об этом. — Слижешь?
— Ты больной?! — Да нет, вроде, здоровый. А, что, полечить меня хочешь? Давай, я не против. Как-то видел в кассетах один интересный фильм, где медсестра на своем пациенте скакала и ему отсас- <Кросс, как? Как ты это записал на кассету?!>— Ни слова больше. Обещаешь, что потом отстанешь с подобным? — Ну разумеется, детка. Даваай же
— Гргх… Развалинка глубоко вздохнул, притянул своими руками руку жнеца к себе, слизав быстро всё. Нечего тут перед ним покорность показывать и обсасывать фаланги пальцев. Гено тут же раскусил его задумку. Рипер же, увидев это, ухмыльнулся и тут же одним глотком выхлебал всё остальное. Флакон был маленьким, афродизиак был сильнодействующим, поэтому хватало небольшого глоточка. Первые две минуты недобитыш недоумевал, почему жнец на него так странно смотрит, с хищным огоньком в глазницах. Пока не почувствовал тепло, пронесшееся по его телу. А далее он почувствовал из ниоткуда взявшееся возбуждение. — Каког- хрена ты мен-, мхах
— Ненавижу. Тебя. Чтоб ты. Чтоб тебя. — отрывками говорил Гено в перерывах между отдышками. — Я уже понял, крошка
И тут Гено действительно задумался. Ему ведь не сбежать, верно? Всё, он никуда больше не сможет проникнуть — это создаст больше шума. Смерть его рано или поздно найдет, и тогда уж наверняка не отделаться одной болью в тазе. Так может, все же попытать счастья? Тело все равно жаждет прикосновений и разрядки, так почему бы и не получить впервые в жизни реальное удовольствие от происходящего, показывая, что он действительно любит этого оболтуса? Дверь шкафа со скрипом приоткрылась, пропуская скелета в свет. Точнее — полутьму. — Хах? Мне показалось или кое-кто решил попытаться сбежать? Или же ты готов отдаться, развалинка?
С некой долей страха, но, все же, полный решимости, Афтер сделал шаг в сторону голоса Рипера. Обстановка угнетала и хотелось ее поскорее разбавить распалившимися чувствами. Позади что-то грохнулось. Одноглазый взвизгнул и что есть сил рванул к Рипу, цепляясь за него, как за спасательный круг. Буквально сбив жнеца с ног, Гено, заикаясь, обнял его, уткнувшись в балахон. — Р-Рип-пер, та-ам что-т-то есть! Мн-не ст-трашн-но! Недолго провалявшись, жнец поднялся на локтях, с долей нежности глядя на испуганно сжавшегося любимого. Погладив его по черепушке, он ласково сказал: — Ну, ну, не бойся, я с тобой, я никогда не причиню тебе боль и защищу ото всех. Это, я уверен на двести процентов, была просто старая мебель, что не выдержала твоего веса или присутствия. Такое бывает. Ты ведь мне веришь? Гено оторвался от плаща и взглянул в глаза Смерти. Затем кивнул. И улыбнулся, прижимаясь к нему сильнее. — Да, я тебе верю. — Тогда, продолжим?
Очень скромно, но Геннадий кивнул, немного напрягаясь и готовясь к худшему. Его подняли на руки, а далее понесли куда-то. Спустя пару минут парочка оказалась в небольшой комнатке. Здесь, в отличие от отстальных, было чисто, не было ни цепей, ни чего либо подобного. Посреди стоял большой стол, на край которого Рипер и посадил пассию, чуть раздвигая ему ноги. Гено сглотнул. — Ну же, детка, выглядишь напряженным, расслабься
— Ты всё ещё идиот. Нахрена меня афродизиаком было опаивать, а? Ты мог просто меня попросить вежливо… — А ты бы мне дал, если бы я вежливо попросил? — Если это тебя сделает менее раздражающим — да. — Всё, я поймал тебя на слове!
Я не искала никого в туманной гуще,
и не ждала, и не встречала у дороги.
Ты шёл по жизни -
не любимый, и не лучший.
Ты мимо шёл.
А я стояла на пороге
простоволосая, весёлая, босая.
Улыбкой путника обрадовать спешила,
не зная, что, от нелюбви тебя спасая,
я потеряю всё, чем раньше дорожила.
Студёная серость, привычная глазу,
мечтала о снеге, морозно звеня.
Он выпал торжественно, как по заказу,
обрадовав землю, тебя и меня.
Лохматыми лапами обнял дорогу,
глубокий и свежий, на солнце искрясь,
он дерзко опутывал пеною ноги
и тихо шуршал, приглашая упасть.
Преследовал нас, наступая на пятки,
следы заметал, чтоб никто не нашёл.
А мы убегали, теряя перчатки,
рассудок, и Бог знает, что там ещё.
Он лез в сапоги, чтоб у ног отогреться,
когда мы по склону сползали, смеясь.
Он жёг поцелуями губы и сердце,
и таял, не смея насытиться всласть.
По жилам струилось веселье хмельное,
в глазах бушевал неуёмный прибой.
Дышала зима мандариновым зноем.
Безудержным счастьем. Любовью. Тобой.
Любовь пришла невпопад,
пространство и время спутав,
и спелым ядом услад
сердцам навязала путы.
Любовь пришла невпопад -
и ловко взялась за дело:
бальзамом казался яд,
и сердце не билось - пело!
Она хотела сказать,
что счастливы врозь - едва ли.
А мы твердили: нельзя! -
и крылья ее ломали.
Она боролась за жизнь,
за наше с тобою счастье!
А мы! - ты помнишь, скажи?! -
мы рвали ее на части!
Людей сильнее стократ,
Любовь отреклась от боя.
Она ушла умирать,
сердца наши взяв с собою.
Я тебя не искала. Ты жизнью асфальтовой шёл,
никого не любя, спотыкаясь о серую прозу.
Я тебя не учила. Ты сам понял, как хорошо,
растворяясь во взгляде,
не сдерживать чувственной дрожи.
Протянул мне ладонь
и без спроса коснулся души,
охладевшее сердце о пламя её согревая.
Я тебе подарила поэзию снежных вершин,
повела тебя за руку, тайны земли открывая,
по нехоженым тропам.
по ливням. по птичьим следам.
Ты моими глазами влюблённым собой любовался.
Думал, душу доверив тебе, я и тело отдам.
Без меня
ты все в той же асфальтовой жизни остался.
Любовь земная долго остывает,
шрам оставляя в сердце навсегда.
Как засуху сменяет дождевая,
несущая спасение вода,
как после хмурой неуёмной стужи,
неумолимо жалящей до слёз,
огонь камина согревает душу,
без радости продрогшую насквозь,
так, робкие ростки во мне рождая,
любовь от пустоты меня спасла.
Невидимая, крепла и росла,
без устали собою наслаждая,
вела меня. И жизнь мою несла.
Как в знойный день - прохлады дуновенье,
источник - меж скалистых берегов,
освобожденье от тугих оков,
ты был - одно счастливое мгновенье,
бессмертное, как и сама Любовь!
Свободы у любви твоей просила
от незаконной власти над собой.
Но жить хотела - и не отпустила
меня твоя бездумная любовь.
Копила бесполезные приметы,
ждала чего-то, силы берегла.
А ты отрекся, не спросив совета,
от света, от нелгущего тепла.
И нет теперь души твоей бездомней,
бездонней пропасти твоя беда:
ты - умерший, надежно погребенный
и позабытый, раз - и навсегда.
Это неважно. Но все-таки ты был жесток.
Боль улеглась, только след окаянный остался.
Солнечный миг нашей истины быстро истек.
Ты, как щитом, снова сердцем людским укрывался
от неминуемой муки, от жгучей тоски
по невозможному, и потому - дорогому.
Вырвался вдруг, душу мне изодрав на куски.
Вырвался, как отрубил. А ведь мог по-другому:
не убивая, а плавно сжигая мосты,
без сожаленья, отчаянья - вместе, красиво;
не разбивая людские сердца, как щиты,
что отслужили свое и утратили силу.
Время размыло, разгладило и отвело.
Выцветшей нитью заштопала душу отважно.
Не вспоминаю. Не сетую. Лишь, как назло,
ноют незримые шрамы. Но это неважно.
Обессилела душою,
оскудела светом глаз.
Все чужие, всё чужое.
Очутиться бы сейчас
у отвергнутого счастья
на израненном плече,
чтобы вволю надышаться.
Возвратиться бы ничьей
в то безумное слиянье
двух сердец, дыханий, мук,
скованных одним желаньем:
не разжав озябших рук
умереть от наслажденья,
необъятного до слез,
не дожив до искупленья.
Чтоб познать не довелось
то истерзанное время,
где, условности кляня
и рассудку слепо внемля,
ты остался без меня.
Медовой каплей,
солнечной и горькой,
застыло лето на губах моих.
Так странно.
Будто жизнь прошла с тех пор, как
твой взор случайно заблудился в них.
Умом и сердцем жадно изучая
тебя, неисправимого юнца,
не скрою, не заметила начала
в беспечном разговоре у крыльца.
Заветных тайн изведала немало,
исследуя мозаику души,
бездонный мир навстречу открывала,
дарила: слушай, созерцай, дыши,
владей теплом, копившимся годами!
Но вскоре ты, бесплотным быть устав,
блуждал уже не взглядом, а губами
по бледным покорившимся устам.
Ты предсказал, что счастье неземное
нам украдет у ближнего судьба,
скрывая лишь одно: какой ценою
расплачиваться буду за тебя.
Не начинай. Не вспоминай о личном.
Глазами губы жадно не лови.
С недавних пор мне стало безразлично:
любили - или жаждали любви,
желали - или просто не умели
себе в порыве грешном отказать.
(. я никогда не думала, что тело
умеет так неистово желать. )
Мне все равно. Мне незачем лукавить
и некого за прошлое винить.
(. я никогда не думала, что память
умеет так неистово хранить. )
Я нарисую запах твой и вкус
дыхания на одуревшей коже.
Невыносимейшее из искусств
на самобичевание похоже.
Я пальцами изящными коснусь
несовершенства ароматных линий,
следами губ несдержанно скользну.
Ты стал моим проклятием отныне!
Твои изъяны знаю наизусть -
их отголосок для меня беззвучен.
Ты яд желанья выпустил из уст
в мои уста - не знала яда лучше!
Я нарисую запах твой. И вкус.
Портрет неуловимостью ничтожен.
Глотком Тебя смертельно отравлюсь.
И, чтобы не погибнуть, уничтожу.
Злобно глядят
окна лачуг
на терема.
Осознавать
я не хочу:
скоро зима.
Молча стою,
сею туман,
как в полусне.
Осознаю:
будет зима -
выпадет снег!
Самообман
рвется во мне
на лоскуты:
будет зима.
выпадет снег.
снег - это Ты!
Издалека
всплыли черты.
Взломан пароль
от тайника:
снег - это Ты,
Ты - это боль!
Шрамов жгуты
я до грибов
не залечу.
Ты - мой студеный Источник, мое вдохновенье.
Я бы давно перестала тебя вспоминать,
но, без тебя оставаясь на долю мгновенья,
сердце источник иной начинает искать.
Мне до тебя не достать: ты в далеком изгнанье,
недосягаем. А он будет близким огнем.
Ты для меня - отболевшее воспоминанье.
Он, став Источником, будет сегодняшним днем.
И не пытайся меня напугать воскресеньем
нами сожженной любви. Ее прах разнесло
ветром и временем. Ты для меня - лишь спасенье.
Я берегу тебя в сердце, как меньшее зло.
Без сожаленья тебя предала бы забвенью,
если бы только могла оставаться одна.
Ты - мой источник живой, ты - мое вдохновенье.
Вот захочу - иссушу его, выпив до дна.
О дружбе и страсти
Любовь без страсти - это дружба.
Страсть без любви - почти вражда.
(Людмила Татьяничева)
А знаешь, дружба иногда бывает
сильнее самых пламенных страстей!
Страсть без любви невольно убивает,
опутывая омутом сетей
желаний грешных ненасытной плоти.
Чем дольше и стремительней разбег,
тем раньше в этой сладостной охоте
бесчеловечным станет человек.
А вот любовь без страсти - это Дружба,
которой и полжизни - не цена!
Она разделит радости и нужды,
и, как любовь, глубинна и нежна.
Ей ничего-то от тебя не надо!
Хоть благодарна за любой твой дар,
хватило бы улыбки, жеста, взгляда,
да искреннего слова иногда.
А я все то, за что тебя любила,
и в памяти, и в сердце берегу.
Я страсть к тебе давно в себе убила.
А дружбу и ослабить не могу.
Светильник. Кресло. Мягкий тусклый вечер.
Толстенный том поэзии.
И вдруг.
Одиннадцать велюровых сердечек
скользнули со страниц в прохладу рук,
заставив пальцы запылать от зноя.
Сердца - сухие розы лепестки -
внезапно обожгли моё - живое,
беспомощное.
Вскрыли тайники,
которым я доверила беспечно
тебя и всё, что связано с тобой.
Одиннадцать велюровых сердечек -
и миг любви.
И до рассвета - боль.
Родные, цвета загустевшей крови,
с немым укором темных мертвых жил,
напомнили, как под моей рукою
они упруги были и свежи,
и ароматом солнечным дышали,
и были точно так же немы - и
красноречивей слов, когда держали
их руки изумленные мои.
Я б хоть на лепесточек просчиталась -
и всё, и время не пошло бы вспять.
Одиннадцать.
Коварная случайность.
Ухмылка жизни.
Ты не виноват.
Все права защищены, произведение охраняется Законом Украины „Об авторском праве и смежных правах”
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 259 173
- КНИГИ 595 967
- СЕРИИ 22 314
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 557 905
Не раздеваясь, Женечка засыпает на старом продавленном диване, доставшемся ей от бабушки тети Тани.
На следующее утро, дождавшись, когда дворники разбредутся по участкам с талонами на мусорные баки, а Славик подойдет к ней за заявками, Женечка откинулась на стуле и как можно спокойнее начала продуманную операцию по спасению.
– А у меня интересные новости есть. Вчера тут к нам гэбэшник приходил, предлагал мне стукачкой стать. Доносить на кое–кого из арендаторов. В гости к ним ходить, а заодно разнюхивать. Представляешь?
– Это тот, которого мы на Чернышевского видали? – слегка оторопел от такой откровенности Славик.
– Не–а, другой. Рыжий. В веснушках. Мужики, слышь, вы тут у нас антисоветчину не разводите. Я стучать не собираюсь, но мало ли тут кто бывает. Подслушает ненароком.
В комнате стало тихо. От волнения Женечка не различала лиц, но чувствовала, что все смотрят на нее. Первым от удивления оправился Ванька–Боян.
– Цыпонька ты моя, куда ж тебя понесло–то так? В КГБ попадешь, не воротишься. Про цыпленка песенку знаешь?
– Дык они ее не арестовывают, Вань, ты не поня́л ни х * я, – разобралась в ситуации Марьяша.
– Один хрен. Нельзя с ними связываться, – Ваня достал папиросу из кармана, дунул в пустой конец и закурил, чиркнув спичкой.
Услышав сочувствие в голосе водопроводчика, Женя продолжала:
– Вот в какую историю я вляпалась, Ванечка, а в дерьме жить не хочу. Ты у нас челюсти вставные из канализации с Марьяшей вытаскиваешь, а меня никто не вытащит. Самой разгребать приходится.
– Дык челюсть–то мы так и не достали, – подмигнула круглым глазом Марьяша. – Она в Неву уплыла. Слышь, Евгения, может, ты у мужика–то этого, гэбэшника, про Сашку моего узнаешь? Мол, че там ему светит? А?
– Ну што ты мелешь, мать, на хрен ей с ними связываться, – не выдержал Славик. – Сашка твой по уголовной статье идет, а тут дело совсем другое.
– Ладно. Я только так спросила. Че там у нас в журнале? Много заявок? – переменила тему Марьяша.
Мужики переключились на свои дела, Татьяна взялась за телефон выяснять просрочки по квартплате, а Леля, ради которой все и говорилось, никак не отреагировала на Женечкины слова. Покуривая сигарету, она что–то писала в журнале.
– Ты там не донос строчишь случайно? – голос Женечки слегка дрожал.
– Ну, это уже слишком, Евгения. Ты что, белены с утра объелась?
Леля подскочила из–за стола и, накинув пальто, громко протопала к выходу, хлопнув дверью.
– Игнатова, зайди–ка ко мне, – донесся голос Ольги Павловны.
Скорее всего, ей было не все слышно из того, что говорилось в комнате техников–смотрителей, но последние фразы до нее донеслись.
– Ты чего там расшумелась? – вполне дружелюбно начала она.
Вид у нее, впрочем, был слегка встревоженный. Привычным жестом она показала Женечке на стул.
– А вот, кстати, Ольга Павловна, как это вы в аварийном помещении разрешили чтения всякие устраивать? Народу набилось. Пол под нами ходуном ходил. А вдруг что–нибудь там бы отвалилось да кого–нибудь и пришибло, – пошла вразнос Игнатова.
– Ты клювом–то тут не щелкай, праведница наша, – разозлилась Ольга Павловна. – Мне позвонили и сказали открыть доступ к Чернышевского, 3. Я под козырек: будет сделано, а что я еще могла сказать? Мне до пи * ы дверца, что там и для чего. Сергей Афанасьевич наш куратор. Я еще сама тут техником–смот рителем была, а он уже курировал нашу жилконтору.
В ее рыбьих глазах промелькнуло подобие сочувствия.
– Ладно. Я ему позвоню и скажу, что у тебя истерика. Мол, нервная система неустойчивая, человек ненадежный. Молодая еще, шум подняла.
– И он от меня тогда отвяжется?
– Вот чего не знаю, того не знаю. Эти люди так просто не отвязываются.
– Ольга Павловна, миленькая, – заплакала Женечка, – позвоните. Не могу я его видеть, я отравлюсь, если он ко мне опять придет.
– Сказала – позвоню, значит, позвоню, – закончила разговор Ольга Павловна.
Женечке ничего не оставалось, как подняться со стула и удалиться. Но странное дело, вернувшись к поджидавшей ее Татьяне, она не испытала ничего, кроме безразличия. Ей и страшно–то больше не было. Теперь она и сама могла отказать Сергею Афанасьевичу. И сделать это спокойно и равнодушно. Больше ни о чем говорить не хотелось. Навалились усталость и безразличие.
– Ну–у–у, Игнатова, – разгадала ее состояние Танька. – Тут надо будет выпить. До одиннадцати–то часов дотянешь?
Но выпить на рабочем месте в рабочее время не удалось. Пришлось заниматься какими–то неожиданными делами.
– А я тебе так скажу…
– …мужиков ненавижу, – вернулась к своей излюбленной теме Татьяна.
Женечка совершенно не могла поддержать разговор в этом направлении. Она не испытывала ненависти ни к одному мужчине. Неприязнь была самым сильным чувством, на которое была способна ее душа. Хотелось говорить совсем о другом.
– Таня, – осторожно начала она, – я когда на коленях у Кирилла Ивановича сидела, ну, он посадил меня, чтобы успокоить. Он не приставал. Честно. Я, знаешь, что–то почувствовала, только не смейся, что–то там подо мной зашевелилось у него. Это что, так должно быть?
Рогиной потребовалось какое–то время для осмысления сказанного подругой. Но, вопреки ожиданиям Женечки, она не зашлась похабненьким своим смешком, а в изумлении уставилась в ее наивное лицо.
– Так ты что, настолько ничего в этом деле не понимаешь?
– Ну, кое–что я понимаю, – почувствовала себя крайне неловко Женечка.
– Так это хорошо, девонька. Это у него на тебя встал. Проблема, когда не встает, как в анекдоте про бешенного коня. Я ему говорю: стой, а он не стоит. Слышала? Ты как предохраняться–то знаешь? – и сама ответила: – Да откуда тебе знать. Он как тебя это… Ну, как у вас все это дело произойдет, пойди подмойся. Лучше всего с хозяйственным мылом. Оно щелочное, а среда у тебя будет кислая. Поняла? Значит, мылом хозяйственным палец как следует намыль и у себя там все выскреби, чтоб скрипело. А то еще и залетишь с первого раза, дуреха ты наша.
Женечка внимательно прослушала инструкции опытного специалиста. Разговор с Приваловым уплывал все дальше и дальше. Остался вопрос, который она так и не решилась задать: а почему среда у нее будет кислая? Так что, должно быть?
Читайте также:
