Туберкулез в блокадном ленинграде

В сентябре 1941 года немцы окружили Ленинград. Жителям города предстояло пережить 900 страшных блокадных дней. Ленинградские медики встали на защиту жизни и здоровья людей.
Самыми тяжелыми испытаниями для осажденных горожан были голод и холод, возникшие в результате катастрофической нехватки продовольствия и проблем с отоплением. Спустя несколько недель с начала суровой осени среди населения появились массовые случаи заболевания алиментарной дистрофией, которая в первую очередь поражала детей. В ноябре 1941 года люди, страдающие этим заболеванием, составляли около двадцати процентов от общего числа больных, а в 1942 году более восьмидесяти процентов всех ленинградцев перенесли алиментарную дистрофию. Она стала основной причиной гибели более миллиона горожан.
В марте 1942 года врачи стали выявлять отдельные случаи заболевания цингой, а в последующие два месяца число больных стало неудержимо расти. Одновременно появились больные, страдающие различного рода авитаминозами.

Одним из страшных последствий недоедания, дефицита тепла, бомбежек и других ужасов блокады стал рост числа больных туберкулезом, а также психическими и инфекционными болезнями. Только в 1942 году врачами психоневрологических диспансеров было принято 54203 психических больных, а в двух действовавших психиатрических больницах находилось на лечении 7500 человек. Среди инфекционных болезней чаще всего встречались сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит, которые становились настоящим бедствием для медицинских работников. Зачастую врачи не могли справиться с этими болезнями, не хватало необходимых лекарств, сказывалось плачевное состояние санитарии и гигиены. Но в большинстве случаев, ценой невероятных усилий, борьба за жизнь больных оканчивалась полной победой над болезнью.
Тысячи ленинградцев погибали от не прекращающихся ни днем, ни ночью бомбежек и обстрелов. Только в сентябре-ноябре 1941 года было ранено 17378 человек, общее же число пострадавших от бомбардировок противника составило 50529 человек за все время блокады, в том числе 16747 убитыми и 33728 ранеными. Ранения получали, главным образом, горожане среднего возраста, но самым страшным было то, что среди пострадавших зачастую оказывались также дети и подростки. За время блокады было ранено 529 детей, в том числе 333 мальчика и 196 девочек, из которых 157 детей умерло от травм. Почти всегда травмы носили тяжелый, осколочный характер, чаще всего встречались ранения головы, груди и нижних конечностей.

После начала блокады произошла реорганизация системы здравоохранения, которая в то время полностью подчинилась условиям войны.
Для научной координации всей деятельности городского здравоохранения при Ленгорздравотделе был образован Ученый совет. При нем для улучшения диагностики и лечения были созданы комитеты по изучению алиментарной дистрофии, авитаминозов, гипертонической болезни, аменореи. Вопросы, связанные с организацией медицинского обслуживания населения, Ленгорздравотдел решал при активном участии ученых-медиков.
Координацией работы многочисленных лечебных учреждений города занимался организованный при Ленгорздравотделе Госпитальный совет. В него входили известные ученые, специалисты, представители различных ведомств и организаций.
В сентябре 1942 года на одном из заседаний Ученого совета было предложено ввести должности главного терапевта города и старших терапевтов районов.
С началом блокады особое внимание уделялось дисциплине среди медицинского персонала. В обязанности всех руководящих медицинских работников и главных врачей вменялись строгий учет рабочего времени, предупреждение любых нарушений правил внутреннего распорядка со стороны медицинского персонала. Под особый контроль была взята выдача населению больничных листов.
На ближних подступах к Ленинграду и в самом городе в тяжелых условиях блокады и при постоянных артобстрелах рабочие, служащие и учащиеся продолжали возводить оборонительные сооружения. Медицинские работники и здесь не оставались в стороне. На всех оборонительных участках были созданы местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов. Работа таких санчастей была тщательно продумана и спланирована. Например, санитарный пост во главе с санитарной дружинницей был рассчитан на обслуживание 200-300 трудармейцев, пост с медицинской сестрой – на 500-600 человек, врачебный медицинский пункт – на 1500-2100. Один санитарный врач (или эпидемиолог) должен был обслуживать до 3-4 тысяч человек. Врачи, сестры и санитарные дружинницы проявляли исключительную самоотверженность, подчас забывая о личной безопасности, оказывали помощь пострадавшим от вражеской артиллерии и авиации.

Важным направлением в области здравоохранения Ленинграда было медико-санитарное обслуживание работников промышленных предприятий.
Задачи медиков в их деятельности на предприятиях осложнялись тем, что рабочие места ушедших на фронт мужчин заняли женщины и подростки. Недостаточная профессиональная подготовка новых рабочих, а то и вовсе ее отсутствие, возрастные особенности, тяжелые условия труда – все это влекло за собой рост производственного травматизма, увеличение числа профессиональных болезней.
Летом 1942 года на предприятиях, перешедших на изготовление оборонной продукции, были созданы медсанчасти как самостоятельные медицинские организации. Они выполняли лечебно-профилактическую работу всех медико-санитарных учреждений, обслуживая работников предприятий, а также, по мере возможности, и членов их семей. К началу 1943 года в городе действовало 15 таких медико-санитарных частей.

Стационарными формированиями являлись хирургические стационары (госпитали) МПВО, пункты первой медицинской помощи (ППМ), стационарные пункты медицинской помощи (СПМ), стационарные обмывочные пункты (СОП) и санитарно-химические лаборатории. Большую помощь пострадавшим во время артиллерийских обстрелов и авиационных бомбардировок оказывала самоотверженная работа дружинниц – членов групп самозащиты и санитарных постов Красного Креста, создававшихся на предприятиях, в учреждениях и при домохозяйствах.
Госпитали МПВО подразделялись на две группы. В одних оказывалась специализированная хирургическая помощь, а другие предназначались для лечения легкораненых. Раненые направлялись, как правило, в госпитали своего района. Всего работниками МСС МПВО блокадного Ленинграда была оказана медицинская помощь более чем 33780 пострадавшим. Продолжительность лечения раненых в среднем составляла 28 дней. Число летальных исходов среди больных, проходивших лечение в хирургических госпиталях МПВО, было крайне незначительно, большинство раненых выздоравливали. Самый большой процент смертности – более двадцати процентов – был зафиксирован в первой половине 1942 года, что объяснялось большим количеством больных алиментарной дистрофией среди раненых.

Самыми тяжелыми испытаниями для осажденных горожан стали голод и холод, возникшие в результате катастрофической нехватки продовольствия и проблем с отоплением, канализацией и водоснабжением. Прекратилось также электроснабжение города.

Голод и холод изматывали силы ленинградцев. Голод умножался на холод, на обстрелы, бомбежки, пожары, на потери родных и близких людей.

А каково было работать в таких условиях на оборонных предприятиях, в больницах, госпиталях, в детских учреждениях. Было невыносимо тяжело и трудно. Теперь это даже невозможно себе представить.

Спустя несколько недель с начала суровой осени, среди населения появились массовые случаи заболевания алиментарной дистрофией, которая в первую очередь поразила детей. В ноябре 1941 года люди, страдавшие этим заболеванием, составляли около двадцати процентов от общего числа больных, а в 1942 году уже более восьмидесяти процентов всех ленинградцев перенесли алиментарную дистрофию. Она стала причиной гибели более миллиона горожан.

В марте 1942 года врачи стали выявлять отдельные случаи заболевания цингой, а в последующие два месяца число больных стало неудержимо расти. Одновременно появились больные, страдающие различного рода авитаминозами.

Страшными последствиями недоедания, дефицита тепла, бомбежек и других ужасов блокады стал рост числа больных туберкулезом, а также психическими и инфекционными болезнями. Среди инфекционных заболеваний чаще всего встречались сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит, которые стали настоящим бедствием для медицинских работников, не только потому, что не существовало их специфического лечения, голод приводил к нетипичному течению заболеваний. И тем не менее, смертность от инфекций в то время все же была невысокой.

Особенно тяжелые условия сложились зимой 1941-1942 годов. Вышли из строя водоснабжение и канализация. Нечистоты стекали в ленинградские реки, а вода этих рек была источником водоснабжения города и фронта. Вторым источником питьевой воды был талый снег, но он тоже был пропитан нечистотами. Среди гражданского населения и в войсках наблюдалась вшивость, в город хлынули полчища крыс.

По словам заведующего Ленгорздравотделом М. Мошанского, тифозная вошь представляла, пожалуй, не меньшую опасность в городе, чем вражеские войска на подступах к нему. Все это хорошо понимало руководство войсками и городом…То, что в такой обстановке все же масштабных эпидемий не было, сейчас кажется чудом. На самом деле чуда не было. А была организованная, глубоко продуманная героическая совместная работа санитарно-эпидемиологических служб – как военных, так и гражданских.

Во время блокады одной из новых задач эпидемиологов было предотвращение доступа инфекций в Ленинград, а также предупреждение возможности их вывоза из осажденного города по путям эвакуации населения. Эти задачи были успешно решены совместными усилиями противоэпидемических служб армии, флота и органов управления службами здравоохранения Ленинграда.

Ладожское озеро было превращено в мощный противоэпидемический барьер. На его берегах были организованы и активно работали санитарно-контрольные пункты, санпропускники, изоляторы, инфекционные госпитали, банно-прачечные отряды, санитарно-эпидемиологические лаборатории, эвакопункты. Можно, пожалуй, сказать, что ни в одном из звеньев медицинской службы города, фронта не было столь ярко выраженного четкого взаимодействия как в работе эпидемиологических служб армии, флота и Ленинградского горздравотдела. Возглавляли эту ответственную и крайне сложную работу начальник противоэпидемического отдела Ленинградского фронта генерал-майор Д.С. Скрынников и Главный эпидемиолог фронта, профессор С.В. Високовский. Противоэпидемическую службу Краснознаменного Балтийского флота возглавил сначала профессор М.Б. Орлов, а затем полковник медицинской службы А.А. Куклинов. Главным эпидемиологом флота был профессор Н.И. Иоффе. Эти руководители проделали огромную работу, создав хорошо организованную стройную систему противоэпидемической защиты города, фронта и флота.

В начальный период войны Балтийский флот оказался в чрезвычайно сложной эпидемической обстановке. Вдоль побережья, через военно-морские базы из оккупированных районов в Ленинград направлялись потоки мирного населения. К военно-морским базам стягивались и отступавшие под натиском врага части Красной армии. Одновременно происходил массовый призыв моряков из запаса. Перед медицинской службой стала задача не допустить заноса и распространения инфекций. Надо было обезопасить и корабли, действующие в море, и на берегу – соединения и части морской пехоты и авиации. С первого дня войны в основу противоэпидемической работы был положен профилактический принцип. Балтийский флотский экипаж и экипажи на морских базах служили основными барьерами, препятствовавшими проникновению инфекции на флот. В Ленинграде и Кронштадте были развернуты мощные инфекционные госпитали, руководимые опытными специалистами – П.И. Стреловым и В.Н. Крыловым.

Упорная, настойчивая работа по профилактике эпидемических заболеваний принесла свои плоды. В самый критический период блокады в городе не было эпидемий сыпного и брюшного тифа, как это неминуемо должно было произойти и как ожидали фашистские стратеги.

Большую роль в борьбе с инфекциями играла крупнейшая в городе инфекционная больница Ленгорздравотдела – инфекционная больница имени С.П. Боткина (Главный врач – Галина Львовна Ерусалимчик). Вместе с находившимся на её территории отделом камерной дезинфекции и расположенными рядом санпропускником и изолятором больница ни на один день не прекращали своей деятельности – даже в самый тяжелый период блокады. Когда в феврале 1942 года в больницу на лечение привезли более двадцати истощенных детей, эвакуированных из оккупированных районов области, все они оказались завшивленными и больными сыпным тифом (как это выяснилось впоследствии). Из застрявшего в сугробе автобуса персонал больницы на руках переносил детей в отделение. В результате самоотверженной работы врачей, среднего и младшего медицинского персонала вспышка сыпного тифа была локализована (всего в больнице было выявлено 70 случаев заболевания) и вскоре ликвидирована.

Было сделано все для того, чтобы не допустить распространения заболевания в городе. Эта победа была достигнута ценой жизней 16 сотрудников больницы, умерших от сыпного тифа. И эта маленькая победа – лишь одна из множества примеров самоотверженности ленинградцев, вставших на защиту своего города, вставших на борьбу за освобождение нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков, от вероломного и жестокого врага.

В оздоровлении блокадного Ленинграда и приведении города в надлежащее санитарное состояние решающую роль сыграла также очистка города весной 1942 года. За первую блокадную зиму город был сильно загрязнен, что создавало вполне реальную угрозу весенней вспышки эпидемических болезней. В апреле-мае 1942 года более трехсот тысяч ленинградцев приняли участие в уборке дворов, улиц, общежитий, квартир. На грузовых трамваях и на автомашинах были вывезены тысячи тонн нечистот, мусора, грязного льда и снега. В первую очередь были собраны, вывезены и захоронены многочисленные трупы людей. В городе были наведены необходимые санитарная чистота и порядок, насколько это было возможно в условиях войны и блокады.

На всех оборонительных участках были созданы местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов. Работа таких санчастей была тщательно продумана и спланирована. Например, санитарный пост во главе с санитарной дружинницей был рассчитан на обслуживание 200-300 трудармейцев, пост с медицинской сестрой – на 500-600 человек, врачебный медицинский пункт – на 1500-2100. Один санитарный врач (или эпидемиолог) должен был обслуживать до 3-4 тысяч человек. Проводилась массовая иммунизация населения и войск, был введен строгий карантин для пребывающих в город, издан приказ об обязательной госпитализации всех лиц с высокой температурой неясного происхождения. Осуществлялась массовая разъяснительная работа среди населения по вопросам личной и общественной гигиены, профилактики инфекционных заболеваний.

Эпидемиологическое благополучие блокированного Ленинграда поражало не только немецких врачей. В 1943 году на Балтику в качестве гостя приехал представитель медицинской службы Военно-морского флота США. Гостя больше всего поразил вид Ленинграда – чистого, вымытого, живущего своей жизнью. Его удивили и работающие в городе театры и кино. Но больше всего он был поражен отсутствием в блокированном городе, с его многомиллионным населением, каких-либо эпидемий. Это противоречило сложившимся столетиями в мире представлениям о неизбежности опустошительных эпидемий в осажденных городах. Иностранцам трудно было понять – в чем же состоит причина исключительности Ленинграда? И эта причина в людях, которые встали единой стеной на защиту своего любимого города. И это было успешно выигранное ими сражение не только на военном, эпидемиологическом и эпидемическом фронтах. Оно стало весомым вкладом в общую победу над ненавистным врагом.

Война для меня началась с ухода отца на фронт. Он был художником, в 1941-м году оканчивал Академию художеств. Их было 32 выпускника, и в первые дни войны они ушли на фронт. Из них вернулся только один. Меня не взяли на проводы, когда он уходил, так как я была еще маленькой. Я не давала ему уйти, все время ногу подставляла в дверь, чтобы он не смог ее закрыть.

Наверное, дети, как зверята, инстинктивно чувствуют беду. Я тоже чувствовала, что больше его не увижу. Так и получилось. Потом начались бомбежки. У меня было шесть двоюродных братьев. Трое из них – взрослые: один сразу ушел на фронт, второй – в военное училище, а третий – девятиклассник. Он работал в бытовом отряде, пока в 1942-м не умер от голода. Трое других были маленькими. Как-то с младшим братом у нас было задание. Рядом был пивоваренный завод имени Степана Разина, когда его разбомбили, в чанах осталась гуща. Нам давали эту гущу по талонам. Когда гуща закончилась, наши мамы ходили на завод, поднимали половицы в разрушенных цехах и выбирали оттуда зерна солода, сою. А мы, дети, разбирали эти зерна на горелые и те, что можно съесть. Однажды на нас посыпалась побелка, люстра, тряпки, обломки окон, дверей. Мы с братом Валентином сидели в известке, в тряпках и потихоньку скулили, пока мамы не пришли с работы, так как нам было ужасно страшно.

Нас хотели эвакуировать в самом начале блокады, но бабушка попала под обстрел вместе с ранеными. Она была ранена в голову, контужена, и оставить ее мы не могли – это означало бы обречь ее на верную смерть. Второй раз, когда мы хотели эвакуироваться, уже в 1942-м, я начала кашлять. Маме сказали, если кто-то в эшелоне скажет, что у нее коклюш, то выкинут без всякой жалости, чтобы никого не заразила. Мы снова остались. У меня начинался туберкулез. Мама привезла меня в больницу и дала с собой узелочек, в котором была кофточка, а в ней – кусок картошки. Я проводила маму до двери, повернулась, а на кровати ничего нет – крыса стащила. Я заглянула под кровать, а там, в стене – дырка, из которой торчит моя кофточка, а картошки уже нет. Я осталась голодная, вытащила кофточку, у которой уже были обгрызены рукава. Потом мама обвязала их крючком, и я ее еще носила.

Вдруг в палату вошла нянечка, которая показалась мне сначала толстой, а потом я поняла, что у нее халат на телогрейку одет. Она принесла девочку, такую же, как я по возрасту, с короткой стрижкой, положила ее на соседнюю кровать и ушла. Я очень хотела поговорить с этой девочкой, а она отвернулась к стене и лежала молча. Через некоторое время нянечка вернулась, отогнула одеяльце и махнула рукой – девочка мертвая. Нянечка положила ее на кроватку, ножки, ручки девочки болтались, как у тряпичной куклы, и повязала на нее номерочек. Это было самое страшное впечатление от мертвого человека.

Ленинград не собирался сдаваться. Его жители делали все, чтобы спасти город. Зданий было разрушено много. Осенью 1942 года маму, инженера пищевых предприятий, отправили на обмер разрушенных зданий, чтобы потом их восстанавливать. Ей дали наряд на обмер тарной фабрики. Тара в то время – это не пластмассовые ящики, а деревянные из дощечек. Мама, забравшись внутрь этого предприятия, увидела, что на ящиках растут опята. Это была сказка! У нее была только блузка и телогрейка и еще мешок от противогаза. Мама пришла домой с мешком из блузки за спиной, полным грибов. Она их насобирала прямо с землей. На следующий день, идя на обмер, мама взяла с собой наволочку. Бабушка вымыла каждый грибок и посолила, а потом выдавала нам по грибку.

А картошку я по сей день не ем. Однажды во время блокады я нашла картофельные очистки и съела… Как мне было плохо!

Однажды на Новый год на мамином заводе нам устроили елку. На празднике нам дали по кружке кипятка, маленькому кусочку хлеба, по два сухарика и кусочку глюкозы.

Как-то моя тетя набрала лебеды, ошпарила ее и сварила с рисом. Это было так вкусно, что не передать словами. Мне тогда казалось, что, когда кончится война, я буду есть только рис с лебедой.

1. В блокаде Ленинграда, кроме Германии активное участие принимала Финляндия. Также, на стороне Гитлера сражались добровольцы из Испании, Италии и даже Северной Африки.

2. Блокада длилась 872 дня. 8 сентября 1941 года, солдаты группы Север захватили Шлиссельбург, и взяли под контроль исток Невы, тем самым блокировав город. Только 20го января 44го года осада была снята.

3. За время блокады погибли, по разным данным от 600 тысяч до полутора миллиона жителей Ленинграда. На Нюрнбергском процессе фигурировала цифра 632 тысячи. Причем, только 3% из них от бомбежек, остальные умерли от голода.

4. Не менее существенны и военные потери. В попытках прорвать блокаду полегли около полумиллиона советских солдат и офицеров.

Эвакуация людей из блокадного Ленинграда до сих пор остается малоизученной темой

В издательстве РОССПЭН вышла коллективная монография "Побратимы. Регионам, принявшим эвакуированных ленинградцев, посвящается". За 75 лет, прошедших после блокады Ленинграда, это первое комплексное научное исследование, воссоздающее картину эвакуации из блокированного города.

В сборник вошли статьи представителей почти тридцати регионов России и бывших республик СССР: вузовских преподавателей, сотрудников институтов истории РАН, музеев и школьных учителей. Эвакуация из Ленинграда – явление уникальное: никогда больше в мировой истории ни из одного города не вывозилось столько людей, техники, предметов искусства, промышленных предприятий, учреждений культуры.

О том, как проходила эвакуация людей на восток, от Архангельска до Алтая, мы говорим с автором проекта, доктором исторических наук, главным научным сотрудником Института всеобщей истории РАН Юлией Кантор и доцентом Алма-Атинского государственного педагогического университета имени Абая Баурджаном Жангутиным.

– Юлия, действительно, эвакуация из Ленинграда – явление грандиозное, остается только гадать, почему за 75 лет никто не догадался его изучить. Как же вам пришла эта идея?

– В советское и тем более в постсоветское время тема эвакуации звучала, но в основном – тема эвакуации промышленных предприятий и учреждений культуры. Про эвакуацию из Ленинграда сверх этого ничего не известно, хотя и сама блокада – явление беспрецедентное, и эвакуируемых в таком количестве, в таких условиях и в таком физическом и психическом состоянии в истории больше не было. Но тема блокадной эвакуации оказалась под некоторым спудом. Мне было очевидно, что книга должна состоять из глав, посвященных тем регионам СССР, куда были вывезены ленинградцы. Ясно было, что такой проект нужно осуществлять силами большого коллектива, и если бы не помощь компании “Норникель”, этого проекта могло бы не быть.

Мы охватили более 30 регионов бывшего Союза, и авторам пришлось работать в архивах не только своих областей и республик, но и в периферийных, и это создало уникальный слой исследований. Одно дело, когда вы сидите, допустим, в архиве Нижнего Новгорода, а другое – едете на край Нижегородской области и читаете материалы о Тане Савичевой в ее детдоме в поселке Шатки, где она и закончила свое земное существование и похоронена, и извлекаете никому не известные документы о ее последних месяцах и днях.

Таня Савичева – всемирно известная легенда ленинградской блокады, но мало кто знает, что она умерла полтора года спустя – от туберкулеза кишечника как отдаленного последствия блокады. Таких примеров было не сотни, а тысячи, и это тоже одна из задач нашей книги – разрушить стереотип о том, что вывоз из Ленинграда был равносилен спасению. В большинстве случаев – да, но нередко блокада настигала людей и значительно позже их отъезда. Даже те, кто благополучно доехали до Ладоги, переправились через нее и достигли большой земли, до места, где им предстояло жить годы в эвакуации, часто приезжали в таком состоянии, что были уже не силах оправиться от перенесенного. Это трагическая история.

Я очень благодарна коллегам из Челябинска, Вологды, Казахстана, которые в своих исследованиях сделали особый акцент на медицине. В этом никто не виноват, кроме войны, но медицина не была готова лечить, реабилитировать, ставить на ноги (в том числе и психологически) тех, кто приехал в 1942 году из Ленинграда: аналогов в истории медицины в мире не было. На Урал, в Сибирь, на Северо-Запад приходили эшелоны изможденных людей, которые уже не могли ходить, детей и взрослых на руках выносили их вагонов. Даже когда эвакопункты были хорошо организованы (что было далеко не всегда), даже когда врачи были квалифицированные, готовые лечить, они сталкивались с проблемой: человек истощенный, его надо кормить – а кормить нельзя. Или кормить можно, но надо знать, как и чем, какие нужны комбинации. Это ведь не просто затяжное голодание, а голодание, умноженное на стресс, на хроническое переохлаждение, инфекционные заболевания и многое другое. В медицинские учебники до 1942 года не входили болезни и синдромы, свойственные именно блокадникам.

– Баурджан, я предполагаю, что вы занимались не только архивной работой – наверное, есть те, кто в силу разных причин остались жить там, куда их эвакуировали? Вы с ними говорили?

– У нас в Алма-Ате была представительница Общества блокадников Ленинграда, она все время так бодро говорила: да, алмаатинцы встретили нас, изможденных детей из блокадного Ленинграда, – это была одна и та же речь, с которой она выступала перед школьниками, а когда эта речь закончилась, она не знала, что говорить. И тогда она начала вспоминать: я помню, как однажды мы с мамой вышли на улицу и увидели на огромных тумбах слова, которые написал седобородый старец: “Ленинградцы – дети мои, ленинградцы – гордость моя”. И тогда мы поняли, что мы не одни.

А вот что я нашел в архиве – тогда все собирали подарки ленинградцам, и однажды в Ленинград пришел эшелон с нашими знаменитыми яблоками – апортом. И кто-то из ленинградцев рассказал: мы дома поставили это большое красное яблоко, и оно помогло нам выжить – мы были не одни. Хотя эвакуация была разная. Для одних – режим наибольшего благоприятствования, когда один академик пишет: прошу выдать пять килограммов картошки и чего-нибудь сладенького, или когда ребенку дают маленький кусочек рафинада, и он на всю улицу кричит: мама, он сладкий!

Один из самых сложных вопросов, наверное, – почему люди по-разному относились к эвакуированным. Представьте, приезжают люди, просят продать молоко, а им отказывают – не потому, что его нет, в документе четко написано, что молоком кормили свиней. У меня есть версия – ведь в Казахстан в течение депортационных кампаний было депортировано 948 тысяч спецконтингента – корейцев, немцев, поляков, ингушей, чеченцев и так далее: с этими людьми местному населению запрещалось общаться. И люди боялись, они не видели разницы между депортированными, которых обвиняли в предательстве интересов родины, и эвакуированными. Межнациональных конфликтов не было – в этом сходятся все профессиональные историки. Конфликты были скорее социальные: ведь когда люди приезжают с заводами, и отношение государства к ним другое, а когда они приезжают в эвакуацию в неорганизованном порядке, да еще кто-то отстал от эшелона, кто-то заболел, кто-то ищет родственников…

Это только на бумаге было все просто, выполнялось решение Совета эвакуации. А сколько эшелонов шло в Ташкент, и их разворачивали обратно в Казахстан, они нигде не были записаны, шли вне графика – почему? На многие вопросы нет ответов. В Алма-Ате жить негде было – два квадратных метра на одного человека, приезжие ютились за занавесками на предприятиях, в театрах, город не мог вместить столько людей. Но люди выживали, потом вспоминали Алма-Ату с теплотой. Самое главное – не сколько заводов кто принял, а та человечность, которая была у людей.

– Юля, вы говорили о медицинском аспекте, а ведь есть еще такой момент, как трудоустройство эвакуированных, взаимоотношения с местными…

– Надо понимать, что люди приезжали в суровый тыл военного времени. Голода нет, но с продовольствием тяжелейшие проблемы. Тяжелейший сверхурочный труд женщин на предприятиях ВПК, колхозная жизнь… Приезжают изможденные люди, пусть и чуть-чуть подлеченные, но они не способны к тяжелому труду, да у них и профессий таких нет. Детские дома и дома малютки переполнены, и всех надо кормить, одевать, учить. Такого количества людей, как из Ленинграда, ниоткуда эвакуировано не было. Аккуратно скажем так: доехало до мест эвакуации (это не одно и то же – сколько выехало и сколько доехало) не менее 1 200 000 человек – это проверенная цифра, а некоторые историки считают, что полтора миллиона.

Отдельная проблема была с детьми – например, мама умерла от голода, отец на фронте, соседи отвели ребенка в детдом, чтобы хоть как-то спасти. Когда ребенок приезжает, у него теряется имя и фамилия: это есть в воспоминаниях сопровождающего персонала – ехали очень долго, и надписи на клеенчатых бирках просто стирались. А кого-то еще удочеряли и усыновляли, например в нескольких регионах был такой почин – руководители горкомов и райкомов выпускали директивы: каждый партработник обязан усыновить одного или двух, а то и трех ленинградских детей, в зависимости от иерархии, а значит, от матобеспечения. И усыновляли, и иногда все даже счастливо складывалось, родные и приемные дети дружили. Но были и драмы, и трагедии, были случаи, когда после войны находились родители усыновленных детей, а дети их уже не помнили. Оказывалось, что у них две мамы – а дети уже выросли в другой семье, с другими родителями. Мы знаем случаи, когда дети возвращались в свои родные семьи, а потом десятилетиями переписывались: сохранялась память о спасших и сохранивших.

Для меня было совершенно очевидным название монографии – “Побратимы”: это то кровное и душевное родство, которое сформировалось между ленинградцами и теми регионами, которые их приняли. Я много езжу по стране и могу сказать по своему опыту, что эта связь сохранилась – ленинградцев, петербуржцев и сейчас привечают, говорят о них с придыханием – в хорошем смысле. И я поняла, что каждую главу нужно открывать фотографией памятника или обелиска, посвященного ленинградцам. Я кинула клич авторам монографии, и оказалось, что из 31 региона в 26 есть памятники или памятные знаки не просто эвакуированным – это есть везде, а конкретно ленинградцам, начиная от вокзалов, куда приходили эшелоны, или кладбищ, где хоронили тех, кто смог уехать из блокадного города, но не смог выжить. В Омске прекрасный памятник детям блокадного Ленинграда – стоят три ребенка, один с чайником, другой с куклой и третий со скрипкой. В Красноярске изумительный памятник – на фоне фрагмента решетки Летнего сада стоят закутанные мальчик и девочка, и кто они – понятно без слов.

– Юлия, известно, что людям далеко не всегда было уютно в эвакуации. Многие потом рассказывали, например, что им приходилось дорого покупать еду – продавая постельное белье и другие вещи.

– Это была типичная история, и не потому, что люди жадные и злые: представьте себе семьи, где отец на фронте, пять-шесть детей и одни валенки на семью – это “прелести“ советской деревни, которые в войну только усугубились. Колхозная работа… Мой папа попал в эвакуацию в Молотовскую (Пермскую) область ребенком, мама приехала к нему из Ленинграда только в конце 1942 года, и он ее не узнал, такая она была изможденная. Так вот, в той избе, где жили мой папа с моей бабушкой, им разрешали не каждый день, а только несколько раз в неделю подходить к общему котлу и вместе со всеми зачерпывать несколько ложек – и далеко не каждому так разрешалось: ты должен в прямом смысле внести свою лепту в этот котел. Людей физически нечем было кормить, некоторым даже приходилось побираться.

А некоторые еще и приезжали на Урал без зимней одежды – это классика, войну же собирались закончить в два-три месяца. Мой папа первые четыре класса закончил в деревенской малокомплектной школе: там в одном помещении сидят первый, третий и пятый класс, а в другом – второй, четвертый и шестой. Но учительница была такая, что мой папа как там учился на пятерки, так и, вернувшись в Ленинград, продолжал учиться на пятерки уже в знаменитой 157-й школе. Видимо, учительница была замечательным педагогом, хотя ей было тогда около 20 лет. Когда папа закончил 1-й класс в 1942 году, она его отозвала, поздравила перед классом и дала кусок белой булки с вареньем, сказала, что это от школы. Он говорит: я только потом понял, что это от нее, конечно, она принесла из дома и подарила лучшему ученику. И мой папа помнит это всю жизнь.

– Баурджан, чего самого главного мы не знаем об эвакуации?

– То, что приехали заводы, фабрики, что были концерты, артисты выступали в госпиталях, – это правда, все об этом помнят. И знаменитый “лауреатник” тоже помнят: в Алма-Ату были эвакуированы “Мосфильм” и “Ленфильм”, а с ними все знаменитости, лауреаты госпремий, поэтому здание гостиницы, куда их поселили, называли “лауреатник”. Это народное название и есть повседневность. Вот повседневности жизни людей в любом городе, куда они приезжали в эвакуацию, мы и не знаем.

У нас в Алма-Ате все гостиницы были переполнены, цены на базаре и так были большие, а с приездом людей еще выросли. У нас есть народная артистка Бибигуль Тулигенова, так вот она писала в своих воспоминаниях: мы мыли им одежду, полы и думали – откуда у них столько денег?

– То есть проявилось неравенство столиц и провинции…

– И потом, гостиницы были переполнены, из-за пропаганды: люди думали, что вот завтра война закончится, а на самом деле все затянулось на годы. И выживали все по-разному – одни очень хорошо, благодаря постановлению ЦК компартии Казахстана о создании им особых условий, другие – благодаря тому, что эвакуировались с военными эшелонами, военными предприятиями. А простые люди, думаю, выживали очень тяжело, хотя государство помогало, этого отрицать нельзя. Художники выживали тем, что писали работы, старались получить госзаказы. Приехала большая группа интеллигенции – писатели, историки: они писали книги. Все старались найти работу, но все равно на множество вопросов ответа до сих пор нет.

– Юлия, а как насчет такого понятия, как “прививка ленинградской культуры“, – оно действительно существует?

– Одна моя коллега писала об эвакуированных в Красноярский край, куда, кстати, приехал музей Арктики и Антарктики и наш медицинский институт. А мама автора работала санитаркой в эвакогоспитале, куда приехала группа ленинградских врачей, и она никак не могла понять, почему, когда она заходит в ординаторскую, мужчины встают – ведь есть же свободные места… Вот еще и такие неожиданные плоды имела прививка ленинградской культуры.

А я видела материалы о том, как ленинградцы оказывались в коммунальных квартирах в Свердловске – городе, кстати, высокой культуры. Но вечерние разговоры о театрах и прочем производили впечатление публичных лекций, и многие это запомнили, когда были школьниками, потом приезжали в Ленинград, разыскивали эти места.

Конечно, было много бытовых проблем: часто приезжие, даже восстановив здоровье, все равно не были готовы к тяжелому деревенскому быту. Допустим, мать, слава богу, выжила и приехала с детьми, но куда ей деть детей, особенно грудных? Где там, в деревне детские садики и прочее? Это была большая проблема. И с одеждой – если могли помочь, то помогали, а если не могли? Не везде и не всегда, но все же власти пытались помочь – командно-административными методами: других в стране просто не было. Мы видим в документах такие, например, директивы – выдать такому-то детскому дому столько-то метров мануфактуры. И эти директивы потом проверяются, видны рейды региональной власти: столько-то тюфяков не обернуты простынями, плохое санитарное состояние, срочно исправить – и ехали комиссии, исправляли. Иногда это происходило поздно – когда дети начинают умирать от тифа и дизентерии, особенно зимой, но – как-то спасали, наблюдали. И – это тоже видно из документов – к ленинградцам было особое внимание.

– А бывали конфликты, когда кто-то не приживался?

– Да, и они иногда даже официально зафиксированы. Женщины, в частности, жены красноармейцев, офицеров пишут о равнодушном отношении: кто-то живет в сенях при температуре минус 40 градусов. Были случаи элементарной человеческой черствости: за каждым домом и каждой коммунальной кухней никакая власть не уследит. И были чудовищные крики отчаяния – что дети уехали из Ленинграда, чтобы не умереть, и вот, они умирают от голода и холода здесь. Это есть и в письмах, и в обращениях граждан – и выезжали инспекторы, и переселяли людей в другую деревню. Но – война есть война.

– Что для вас оказалось совершенно незнакомым, в каких регионах?

– Для меня стала шоком глава о Вологде. Это был крупнейший перевалочный пункт после Ладоги – Дантов ад. По рассекреченным медицинским данным из эвакопунктов, только в Вологде умерло более девяти тысяч человек. Мы об этом вообще не знаем. Вологда, небольшой город на пересечении многих транспортных путей, захлебываясь, принимала изможденных ленинградцев – самых изможденных и в самом тяжелом состоянии. Тем, кого выходили в Вологде, дальше было уже легче, люди и физически подкреплялись, и стресс постепенно уходил. Вологда – это место, где многие спаслись, но многие умерли. Автор главы о Вологде – кандидат исторических наук (все наши авторы – кандидаты и доктора наук), школьный учитель Федор Копылов.

Еще одна абсолютно неизвестная тема – это ситуация с продовольствием в Архангельске. По смертности в процентном отношении к численности населения Архангельск – второй город после Ленинграда: кто об этом знает? А туда шли эвакоэшелоны. Город и сам умирал от голода, находился практически в блокаде – мы об этом почти не знаем, кроме узкого исторического сообщества. Туда везли людей – лечить, кормить, и город оказался в тяжелейшем состоянии. Главу об Архангельске написал Александр Николенко, и это тоже одно из открытий. Многое из того, что написано про Урал, Сибирь, Узбекистан, Киргизию, вообще никому неизвестно – страна распалась и связи порвались, в том числе архивные.

Для меня это нонсенс, но сейчас историческая политика иногда доминирует над исторической правдой. Мы во всей красе столкнулись с тем, как в некоторых республиках говорят: а это не наша война, – и наступает МХАТовская пауза. К счастью, историки так не думают, но нередко они находятся в жерновах этой исторической политики. В казахской статье есть упоминание о том, что когда привозили людей в плохой одежде (они же проделали долгий путь, их подвозили на подводах, на верблюдах – люди изможденные, странные, в основном женщины с детьми, выглядевшие еще и гораздо старше своих лет), местные от них шарахались, принимая их за очередных депортированных врагов народа – рядом был Карлаг: для Казахстана характерна еще и эта специфика. Потом им помогали, несли лепешки, но должно было пройти время для понимания и разъяснения.

Это наша общая война, общая беда и общая история. В той ситуации, в которой оказалась страна 22 июня 1941 года, можно было выжить только вместе, в том числе и в тыловых регионах, где была эвакуация.

Читайте также: