Подруга умерла на соколинке вич спид

До диагноза все было хорошо, как у всех людей, — много работал, проводил время с друзьями, путешествовал. Жил как любой московский парень: зарабатывал не слишком много, но на жизнь хватало.

О диагнозе я узнал в 2012 году. Перед этим я ходил на яхте со своими друзьями, которые перегоняли лодку из Испании в Португалию. Оттуда я отправился на велосипеде в Стокгольм: ехал 42 дня, а потом вернулся в Москву. Был в своей лучшей физической форме, набрался сил, вышел на работу, а потом отравился и целую неделю чувствовал себя ужасно. В больнице мне сказали, что это какая-то инфекция. Я сдал анализы и выяснил, что у меня ВИЧ. К тому моменту я уже чувствовал, что что-то случилось. Я постоянно потел, худел, была высокая температура. Продолжал работать, но с каждым днем мне становилось все хуже и хуже. Диагноз все объяснил. А еще через месяц мне стало так плохо, что я лег в больницу.

В первой больнице было тяжело: очень много смерти. В моей палате два человека умерли на моих глазах. По коридору постоянно возили черные пакеты. Я никогда еще не видел смерть так близко. Когда человек умирает, его раздевают, заворачивают в пакет, собирают вещи, дезинфицируют кровать, а через неделю приходит новый чувак с тем же диагнозом. А за окном был февраль, серость и слякоть.

Тогда я ничего не знал про ВИЧ. Про СПИД вообще мало кто знает, информация об этом заболевании просто не распространяется. Твое самочувствие зависит от двух факторов: количества вируса в крови и состояния иммунитета. Иммунитет исчисляется количеством лимфоцитов в крови. У здорового человека их должно быть минимум 1200, а после первых моих анализов ко мне пришел врач и сказал, что мой иммунный статус 17 единиц (т. е. процентов: врачи могут не только считать общее количество лимфоцитов на миллилитр крови, но и измерять их в процентах от общего количества белых клеток крови. В норме этот показатель — около 40%) и несколько тысяч вирусов. Я спрашиваю, что это значит, а он говорит: ничего хорошего. Я спрашиваю, не довел ли я себя хотя бы до СПИДа? А он отвечает: вы давно уже в СПИДе. ВИЧ — это просто вирус в крови, а СПИД — это сама болезнь. Человек умирает не от самого вируса, вирус просто ослабляет организм, в результате развиваются сопутствующие болезни — энцефалит, туберкулез, даже простой грипп. В основном люди лежат с такими диагнозами. Тебя лечат от различного спектра болезней, которые в тебе расцветают, и параллельно дают лекарства, которые давят активность самого вируса. Сейчас в Европе и Америке ВИЧ не является смертельным заболеванием, он исключен из этого списка. ВИЧ считается хронической болезнью: с вирусом можно прожить долгую жизнь при условии, что будешь принимать терапию всю свою жизнь. Рак по-прежнему считается неизлечимой болезнью, а ВИЧ — болезнь хроническая, даже у нас в России, хотя в регионах с лечением, конечно же, намного сложнее.

В больнице я пролежал месяц. Меня проверяли на все возможные болезни, у меня открылся туберкулез, выявили цитомегаловирус, который носится по всему телу и разрушает органы. Тогда было совсем тяжело: каждый день приходил врач и говорил, что еще у меня не так, и от этого казалось, будто я опускаюсь все ниже и ниже.

Я рассказал о диагнозе самым близким друзьям, а они рассказали своим. Это самые лучшие люди на свете: собрались в секретную группу, скидывались деньгами на крайний случай. ВИЧ у нас лечат по прописке — я прописан в своем городе и в нем же должен был встать на учет, чтобы получать лекарства. Понятно, что чем дальше от Москвы, тем лечение хуже. Мои друзья рассчитывали разные варианты, не говоря мне о них, — вплоть до того, чтобы отправить меня лечиться за границу или покупать мне лекарства в Москве. А лекарства дорогие: на тот момент в месяц моя терапия стоила бы тысяч тридцать. Но все это не понадобилось: у меня открылся туберкулез. Оказывается, туберкулезные палочки есть у нас у всех — и обострение происходит, когда организм слабеет. Меня отправили в Солнечногорск в тубдиспансер. В Москве есть три диспансера для ВИЧ-инфицированных, но в Солнечногорск отправляют тех, кто без прописки: иногородних и бомжей. Там я провел два месяца.

Потом у меня стало портиться зрение. Нашли некроз сетчатки и отвезли в Москву, в седьмой туберкулезный диспансер, где рядом глазная клиника. Я тогда практически ослеп, не мог читать, не видел лиц. Сейчас вернули зрение, но частично: я могу читать и вижу, но все еще немного двоится в глазах. Состояние зависит от моего основного диагноза — если все будет ухудшаться, то и зрение ухудшится. Все это происходило уже в Сокольниках, куда мои друзья приходили каждый день. Это было очень трогательно и поддерживало меня: друзья поддерживали, приносили поесть. Я стал выздоравливать и ел как лошадь, потому что за время болезни очень истощал, не мог даже свои тимберленды на ногах поднять. А тут вернулись силы, я встал и стал ходить. И ел, ел и ел. Мои друзья выстроили график посещений, даже спорили, кто из них и когда ко мне пойдет, говорили друг другу: ты уже был, теперь моя очередь. Они потрясающие люди, никто из них от меня не отвернулся.

Еще до госпитализации я работал в одной логистической компании. Когда сказал руководству, что лег в больницу, директор выписал мне материальную помощь, хотя я и не состоял в штате. Так мне стало понятно, что все люди добрые, и я — пример того, какими все могут быть отзывчивыми.

А в августе меня выписали. Через некоторое время устроился к друзьям в JNBY велокурьером. Приходил в себя, заново социализировался — соседи по палате были совсем другой реальностью. Это был странный сонный период, когда нужно было понять, как жить дальше с этим диагнозом. Зрение ухудшилось, стало неудобно читать книги, это меня расстраивало больше всего.

С момента моего выхода из больницы прошло два года. Я встал на федеральный учет. Каждые три месяца я хожу в этот федеральный центр и сдаю кровь, а мне выдают лекарства, которые я принимаю каждый день в десять утра и десять вечера. Нужен режим, хороший сон, необходимо правильно питаться. До диагноза я на самом деле много пил. Сейчас могу себе позволить бокал вина за ужином или пиво безалкогольное, и все. Мне кажется, даже это много, надо полностью отказаться от алкоголя, но пока не получается. Работаю в полную силу, как раньше. Путешествую, опять же. Сейчас приехал в Сан-Франциско, в прошлом году катался по Европе. Если честно, хочется поскорее вернуться в привычное русло: в Москве я уже перестал жить с постоянной мыслью, что у меня СПИД или ВИЧ. Друзья относятся ко мне так, как будто все по-старому. Хотя, конечно же, это не правда.

Каждый день мне надо вставать в девять утра: лекарства ядовитые, и нужно поесть до за час того, как их принимать. Это самое сильное ограничение в моей жизни — раньше я питался нерегулярно, как и все, а сейчас надо постоянно есть, завтракать и ужинать. Нужен четкий режим, который исправно соблюдать получалось после больницы: когда мы тусили, друзья выгоняли меня домой в десять или одиннадцать вечера. А сейчас я не так активно тусуюсь, как раньше. Лекарства надо принимать постоянно: если я прекращу хотя бы на день, то вирус активируется. А когда вирус на нуле, я здоров.

ВИЧ — это странная болезнь. Медицина дошла до того, что если ты принимаешь лекарства, то становишься фактически здоровым человеком. С тех пор как я вышел из больницы, секс у меня был всего два раза, и в обоих случаях я предупреждал, что инфицирован, мы предохранялись. Но я оба раза после этого так сильно беспокоился, что теперь даже никого и не ищу. Хотя одиночество очень давит. У меня друзья, семья, я не одинок, после болезни сблизился с мамой и сестрой, но то, что я один, очень сильно давит на меня. Это тяжело. А в остальном жизнь такая, как раньше.

ВИЧ — это не приговор. Да, диагноз меняет твою жизнь просто из-за того, что связано с этим — люди сразу ставят на тебе клеймо. Вокруг ракового больного витает ореол героизма — раком нельзя заразиться, и люди относятся с пониманием. А тех, у кого ВИЧ, боятся.

Честно говоря, если бы не ВИЧ, я бы спился, наверное, — с алкоголем у меня были очень сильные проблемы. Каждую неделю я пил до беспамятства и не помнил, что происходило ночью. А так из-за того, что мне надо вести здоровый образ жизни, я почти не пью, бросил курить, встал на сноуборд. Начал бегать, питаюсь здоровой пищей. Сначала я делал это вынужденно, а теперь получаю удовольствие. Я знаю, что умру старым человеком и своей смертью — а не потому, что у меня СПИД. Я вообще уверен, что через лет пять-десять придумают вакцину, которая меня вылечит, — туберкулез же раньше тоже не могли победить? А сейчас это излечимо. Я очень оптимистично настроен, но единственное, что меня вгоняет в тоску, — это мое одиночество.

Я должен принимать ядовитые таблетки, которые постоянно разрушают флору кишечника. Если я не пью кефир, то у меня постоянная диарея. Я покрыт прыщами, как подросток. У меня постоянный метеоризм, он меня просто убивает. Но это мелкие бытовые вещи. А в целом вся эта ситуация, конечно, очень сильно изменила меня: я вышел из больницы с чувством, что ничего не боюсь и на все способен.

Когда понимаешь, что смертен, то это может разрушить тебя, а может помочь понять, что ты абсолютно свободный человек. Если бы я захотел уехать в другую страну, меня бы ничто не остановило. Но уезжать из России не хочется. Моя жизнь — люди, которые меня окружают, семья и друзья, а они в России. Люди — это самое главное в жизни. Не имея ни копейки за душой, я чувствую себя невероятно богатым человеком.

Из планов на будущее — научиться плавать и получить права. Я был бы счастлив кого-нибудь встретить, но не строю иллюзий и никого не ищу. Для меня важна моя семья и моя дочь. Прекрасно, что она родилась до того, как у меня нашли диагноз: оказывается, я живу с ВИЧ уже семь лет. Я проверялся, но анализы каждый раз показывали, будто у меня нет вируса. Поэтому все люди раз в полгода должны проверяться на ВИЧ и, конечно же, предохраняться, особенно если ведут такую безалаберную сексуальную жизнь, как я: часто бывало, что я просыпался пьяный и не понимал, с кем же я проснулся. Я всегда предохранялся и буквально два раза об этом забыл — и это стало той глупостью, которая меняет всю жизнь.

“Поэт боли” Сергей Мячиков рассказал “МК”, каково оно — жить со CПИДом

01.09.2008 в 15:56, просмотров: 2297

Сергей Мячиков — известный в андеграундных кругах персонаж. Совместное дитя физической боли и таланта. Заросший, на данный момент — с прилично побитым лицом и вечной широкой ухмылкой.
Он пишет стихи, не всегда цензурные, но всегда эмоциональные. Каждая строчка — как ладонью по столу. Мне кажется, иногда ему просто не хватает слов, потому что в играх с жизнью и смертью он зашел чуть дальше, чем следует в 31 год.

Когда мы с ним познакомились восемь лет назад, у него уже был ВИЧ. За последние четыре года Мяч доигрался до крайней стадии (ну, вы знаете эти четыре большие буквы). И это неудивительно. Стаж употребления инъекционных наркотиков — 16 лет. Четыре раза на “Соколинке”. 70 иммунных единиц вместо положенных 600. Казалось бы — кандидат на вынос. Но — ничуть не бывало. Бодрый, наглый, веселый. По крайней мере, пока у него есть хоть один зритель.

Парадоксально, но факт. Врачи имеют в своем арсенале десятки лекарств, подавляющих ВИЧ-инфекцию. Само это заболевание давно не считается смертельным, только хроническим. Но несмотря на это некоторые люди сами позволяют болезни себя победить. Они уходят на небо, оставаясь в памяти родителей и друзей 25-летними.

Больница на “Соколинке” (инфекционная клиническая больница №2 на Соколиной Горе) — та точка, до которой лучше не доходить. Там ставят на ноги людей с четвертой стадией ВИЧ. Но могут и не успеть, если человек сам этого не хочет. Или затевает с болезнью игру в “догонялки”.
Потому что аббревиатура ВИЧ перерастает в СПИД, когда в жизни человека слишком много горя, стресса, страданий. Или наркотиков.

“О! Пора тебе на “Соколинку” ехать…”

— Врачи мне это уже два раза сказали.

— А ты — можешь?

— Помнишь, лет 8 назад люди с ВИЧ говорили: “Я надеюсь дожить до того времени, когда будет найдена вакцина”. Восемь лет прошло. Есть все лекарства. Почему же люди не хотят лечиться?

— Устают. У меня резистентность (устойчивость вируса к лекарствам. — Авт.) ко всем схемам лечения. А та, к которой ее нет, — очень жесткая, токсичная. И от этих таблеток сильно плохо. Много побочных неприятных эффектов.

— Но, однако, лекарства тебе помогли.

— Терапия — она чем хороша? До нее человек жил, забивая на свое здоровье. А терапию надо пить по часам. И так как она часто связана с едой, человек начинает хорошо питаться. Второе — она нормализует сон. Какие-то транквилизаторы там, по всей видимости, используются. По крайней мере, похоже на то. Препарат стокрин, например, вызывает очень яркие красивые сны. Соответственно, человек начинает спать. То есть до этого он не ел, не спал, вел дикий какой-то образ жизни. А тут он с таблетками начинает себя в некие рамки временные вгонять, и таким образом здоровье его улучшается. Это реально действует, я проверил на себе: пил терапию полтора года. Но от токсичности начали развиваться всякие штуки кожные. Поэтому год уже не пью.

— Ты лежал в больнице четыре раза. У тебя ведь один раз иммунитет рухнул вообще до какого-то микроскопического числа?

— Да, 30 единиц было (это значит, что сопротивляемость организма любым болезням была равна почти нулю. — Авт.). Первый раз я попал в больницу осенью 2004-го.

С ВИЧ главное — ничего не употреблять, и можно жить очень долго. В меня уже за 16 лет просто не лезет! Нет ни удовольствия, ничего. А я тогда переупотреблял… ммм… скажем так, обезболивающих веществ, которые продавались в аптеке. Сейчас их запретили, а тогда они были в открытой продаже. Из-за них у меня случилось 18 штук фурункулов. Одновременно. Эта была некая форма заражения крови, по всей видимости, после тех доз, которые я хапнул. …Очень интересное было ощущение по поводу боли, понимаешь ее уже по-другому. Это что-то особенное, когда боль всегда присутствует на протяжении более чем полугода…

Ну так вот. Незаживающие фурункулы, плюс возникает цитомегаловирус (заболевание из разряда герпесов. — Авт.). Из-за него я очень сильно зрение потерял, и мозг уже переставал работать. Он просто выключался, я не очень понимал, что происходит вокруг.

В тот день к маме зашла подруга, мама ее заводит в комнату и спрашивает: “Смотри, что с ним делать?” А я лежу, меня глючит, температура 40. И вокруг меня — большие туманные шары. Которые оказались потом людьми.

— Человек долго живет с ВИЧ. И вдруг оказывается в том месте, в котором совершенно не думал когда-либо оказаться, — на “Соколинке”. Как это воспринимаешь?

— Это воспринимаешь так, что ты оказался в аду. Страшно смотреть на людей, которые не ожидали этого, этой ситуации. Особенно когда люди только узнают о диагнозе — и сразу попадают в эту больницу. Я всегда говорил, что свой диагноз надо знать, чтобы не столкнуться с еще более жесткой реальностью.

— То есть ты видел людей, которым сразу ставят диагноз “СПИД”, минуя “ВИЧ-инфекцию”?

— СПИД ставится очень редко. Такого нет по сути диагноза.

— Но эти мужчины и женщины вообще ничего не знали, и их, вчера еще здоровых людей, сразу туда направили?

— Да. Сначала у человека со всем организмом начинают происходить очень странные вещи, и он попадает в районную больницу на обследование. Там ему делают анализ и говорят: “О! Пора тебе на “Соколинку” ехать! Там и подыхай. ”

“Огляделся. Все колются”

— Я встал и стал помогать лежачим.

— Нет, а самый первый?

— Сначала были шары. Потом пришел в себя, огляделся. Вокруг куча наркоманов. Все колются постоянно. Периодически кто-то отъезжает (теряет сознание или умирает. — Авт.) в туалете — передозировка. Потом я встал — стало скучно. Подбил всех методом Тома Сойера на помывку туалета. Стало скучно опять. Начал ходить по утрам — всем разносить таблетки. Помогать. Люди меня считали работником больницы.

— Откуда в больнице брались наркотики?

— Привозили. Особенно если какие-то дешевые были нужны вещества. Туда попадают часто после загулов таких… трехмесячных. Естественно, людям очень плохо.

— С тобой лежали только потребители наркотиков?

— В основном. В конце 1990-х — начале 2000-х инъекционная волна инфицирования была самая большая. Но, как и предрекалось несколько лет назад, на “Соколинке” сейчас много женщин, которые инфицировались от мужчин. Было очень много паники по поводу СПИД-терроризма, но вот эту тему — инфицирования от партнера — как-то опустили. И наоборот, я знаю девчонок, которые ведут разгульный образ жизни и даже не думают предупреждать мужчин о своем положительном статусе. И при этом занимаются сексом без презерватива. Но это не СПИД-терроризм. Просто тупость.

— Как принимают больницу люди, инфицированные половым путем?

— Расстраиваются, начинают истерить. Депрессы жуткие. Помню одну девушку: “Вот, я всю жизнь вас ненавидела! А теперь мне придется быть с вами все время. ” Вичевых, наркоманов — не знаю, кого она ненавидела. Но идея в том, что люди не воспринимают свой диагноз. Стереотипы заражают кучу людей. Они думают: “А, это проблемы маргиналов”.

— Вот ты лежишь в больнице уже несколько дней. Тебе физически плохо.

— И что? Мне в моей жизни часто плохо бывало. У меня до этого три клинические смерти было.

— Но что держит? Как спать, когда сам же пишешь: “Стала жирной в матрасах от страха вата. Испуг — заснуть без возврата — дрожит в каждых вторых зрачках”.

— Как? Крепко! Ну, не знаю, мужчина должен уметь терпеть. Тем более — страх: со страхом надо бороться. Человек должен уметь преодолеть свой страх. Страх — это животное качество. А человек — звучит гордо.

— Ты сказал, что лежачим помогал. Много их было?

— Да, и сейчас много. Парализованные. Была такая волна (сейчас вроде заканчивается) — я недавно навещал человека, наблюдал процесс, — меньше стало людей, пострадавших из-за коаксила. Он, слава богу, не в свободной продаже. Во всем мире его употребляли и употребляют, но нигде не догадались смывать сахарную оболочку, начинку — действующее вещество — измельчать, водичкой разбавлять и — по вене! А там такое количество мела! Такую странную реакцию дает! Вплоть до аутоиммунной. Людям отрезали руки, ноги. У них выгорали мозги за сутки. Смертей от коаксила была куча. Парализованных — куча. То есть в течение двух лет с 2005 по 2007 год “Соколинка” была забита потребителями коаксила.

Ситуация была подобная той, когда люди травились одним препаратом от насморка. Его брали, путем неких манипуляций делали взвесь, и там надо было разделять несколько сотен маленьких крупинок по цвету. И только один цвет подходил. А если другой, то могло хорошенько “тряхнуть” (резкая реакция организма. — Авт.) или парализовать. Тогда так несмешно шутили, называли их “лыжниками”. “Соколинка” тоже ими была забита.

(Мяч встает со стула и идет к стене, изображая сильно пожилого ревматика, который, принагнувшись вперед и шаркая негнущимися ногами, медленно идет на лыжах. — Авт.)

— А многим и 25 лет не было.

“Страшно то, что привыкают люди к смертям…”

— Первый раз я лег, отлечился две недели, а потом такая погода началась прекрасная! Такая осень замечательная была, красивая. И я сорвался из больницы, две недели отбегал и… опять по “скорой” приехал.

— А врач что сказал?

— Что… Сказала: “Вернешься скоро. ” Вернулся, пролечился.

— Тебя навещали?

— (Вот тут Мячиков первый раз мрачнеет. — Авт.) Редко. Или много — я не знаю. Как сказать? Там есть люди, которые лежат по нескольку месяцев, к ним вообще никто не приходит. По сравнению с ними меня навещали много. По сравнению с людьми, которые пользуются уважением и некоей репутацией порядочного человека и к которым приезжают с большими сумками, — мало. Но мне не было скучно. Я все время что-то помогал делать. Помогал выносить трупы, если медсестры просили. Когда начинается волна (одинаковые случаи, в данном случае — летальные. — Авт.), тогда приходится каждую ночь их таскать.

— Прямо из палат?

— Да. Ночью может агония начаться. Одну девушку друг вез на каталке в реанимацию — просто не успели довезти. А она все поняла в последний миг. Глаза открыла и говорит: “Это — все. ”

Умирает там порядочно людей. В моем поколении — примерно 77-го года рождения — наркотики многие употребляли. Но не так поголовно, как 81—82-го года. И вот тем, кому сейчас по 27 лет, страшно смотреть, как ребята умирают.

И там страшно то, что привыкают люди к смертям, волновать начинает не смерть, а. В общем, начинаешь разделять людей на человеческий материал и на людей, грубо говоря. Есть там люди, за которых не переживаешь, которым абсолютно наплевать на свое здоровье. Но, с другой стороны, я работал в СПИД-сервисе (организации, помогающей решать людям с ВИЧ разные вопросы — от правовых до медицинских. — Авт.) много лет, и я понимаю, почему люди сожгли себе мозги. Потому что в 90-е годы все вот эти фильмы, публикации, куча рассказов о веществах, открытость и доступность информации превратили наркотики во что-то такое желаемое.

— Ты считаешь, чем больше информации о наркотиках, тем хуже?

— Нет, тогда просто информация была достаточно однобокой.

— Ты ведь многих проводил — и друзей, и знакомых…

— Я даже уже на похороны не хожу. Потому что мне довелось и в 90-е в безумие попасть, и в 2000-м, в общем, много молодежи умирало. Мне в мой 31 год уже хватило и памяти, и смертей. Все они для меня остались живыми своими поступками, делами. Они не ушли, мы просто не общаемся. Бывает, они мне снятся. Если мне снится кошмарный сон, то появляется какой-нибудь товарищ или друг и начинает меня спасать (не думаю, что это смешно, но он хохочет так, что у меня потом падает диктофон. — Авт.). Вплоть до такого.

Все люди живые. Они не могут умереть. Нет ни “завтра”, ни “вчера”. Есть только “сейчас”. Вечно.

“Если не употреблять, то со здоровьем все станет отлично”

— Да, хорошо. Такие там привыкшие ко всему тетки. Я, когда лежал, старался не употреблять ничего. Но они настолько привыкли к людям, вмазывающимся по палатам и там же отъезжающим — а им и своих смертей хватает, — что какое-то отторжение есть. Не ко всем, но к большинству.

— Про ВИЧ обычно стараются с позитивом говорить. А мы с тобой подняли тему СПИДа, да еще и с подробностями. А надо ли это кому-нибудь знать?

— Надо. Чтобы у человека был выбор — стоит дальше употреблять или нет. Если не употреблять наркотики, не бухать, то со здоровьем все станет вообще отлично.

— А можно СПИД повернуть обратно? На терапии?

— Врачи говорят: “Да-да, только так и можно”. Но я не видел ни одного случая неопределяемой нагрузки после такого диагноза (то есть ВИЧ остается больше, чем хотелось бы. — Авт.).

— То есть не надо до этого доводить?

— А как жить?

— С ВИЧ? Аккуратно.

— Сереж, а тебя как личность этот диагноз изменил?

— Вопрос ВИЧ — он беспокоит, только когда у тебя начало диагноза. Кто злится, кто депрессует. А потом начинаешь к другим людям относиться с большой опекой. Даже ударить человека уже сложнее. Ты радуешься, что человеку не досталось и половины твоей боли. Зная, что такое боль, ты не захочешь ее никому причинить.

С другой стороны, я замечал, что люди, которые живут с ВИЧ больше 10 лет, настолько свыкаются с мыслью о своей законченности, что начинают совершать какие-то Поступки — именно с большой буквы. Появляется некая оторванность, бесстрашие. Я не раз уже видел, как люди, уважая свою жизнь, сумели понять, что ее можно более грамотно прожить и более грамотно потерять ради какой-нибудь большой цели, а не ради глупости.

Потому что твоя жизнь — она твоя только отчасти. Есть масса людей, которые будут расстраиваться, — это раз. И два — есть Тот, Кто тебе ее дал. Он, думаю, тоже не будет особенно рад, если тебя не станет.

персонажем из серии —

а мне все равно.

То внезапно исчезну,

То являюсь незвано

с дебильной улыбкой

Развлечение в зрении.

Полируя взглядом стены,

вздыхая, взор бросаю на окно.

Там солнце, осень золотая,

за горизонтом грибная поляна,

а мне пора идти на укол.

на пятнистых дорогах осени

превращаются в мешанину

и пройденной юности.

И я увидел человека-гору

на мертвенно-белом слоне,

смотрю в его налитый кровью глаз.

— уколами в задницу,

оказался в больнице.

Облегчение и сон

Умирать в одиночестве,

в полной палате,

в больнице для бедных.

Веселясь и бодрея куском гашиша.

Надежду лелея, что кто-то приедет,

А на улице такая погода,

мнится, что лучше

не была никогда.

новую жизнь поздно начинать,

сожалеть о несбыточном нечестно,

остается принять и ждать.

гуляет по палатам,

оседает в больничного белья швах.

Стала жирной в матрасах от страха вата.

Испуг — заснуть без возврата —

дрожит в каждых вторых зрачках.

а почему жить не вечно,

а можно, я не сейчас,

А может быть, мне можно

взять себя с собою?

Тоннель со светом

или чрезмерно теплый огонь.

лишь бы тело взять с собой,

любимого мяса кусок протащить

через ужасы и блаженство.

после двух недель температуры 40 0.

Спасибо за участие.

Мне давно хотелось там побывать. В свое время я основательно изучил тему СПИДа, раз и навсегда заморочился только на безопасном сексе, но теория теорией, а увидеть знаменитую Соколинку хотелось.

От метро "Семеновская" ехали на маршрутке минут пятнадцать. Уже на подходе к желтому трехэтажному зданию (тому самому!) я малодушно, трусливо запаниковал: а вдруг встречу кого-нибудь из знакомых или коллег? Вдруг они подумают, что у меня тоже вирус? Как я им докажу, что просто пришел за компанию?

Гардеробщица очень приветлива, вежлива. Она мне так понравилась, что я мысленно пожелал ей здоровья.

Длинные коридоры, много дверей. Спартанская больничная обстановка без излишеств. Врачи и медсестры снуют туда-сюда, шутят друг с другом, носят какие-то бумажки. Для них это - рутина.

Народу очень много, причем демография представлена, кажется, вся. Я огляделся по сторонам и мне подурнело от мысли, что почти все эти люди - ВИЧ-положительные. Устрашающая статистика - пустой звук. Оценить масштаб эпидемии можно, посмотрев на разнообразие этих людей: трясущихся от старости и закончивших школу от силы года три назад, одетых как нищие и с часами
Breguet. Я видел трех или четырех беременных девушек, женщин с маленькими детьми, супружеские пары. Видел парня с девчонкой, явно нариков со стажем - потрепанных, неопрятных, с мутными глазами и заторможенными реакциями.

Много кого видел: времени было предостаточно, потому что просидели мы там целый час. Сначала мой приятель должен был пообщаться с лечащим врачом, а потом, в другом кабинете, в очередной раз сдать кровь на анализ.

Ведут себя люди по-разному: кто-то прячет глаза, кто-то запросто болтает с окружающими, как в обычной очереди, кто-то судорожно вцепился в газету и "читает", не меняя положения головы и не двигая газетными листами. Крупная тетка громогласно пресекает чью-то попытку пролезть без очереди: "Молодой человек, стойте как все! Не надо "Я просто спросить. ".

Мой наметанный взгляд быстро выцепил двух тематических парней, шептавшихся о чем-то и глядящих друг на друга влюбленными глазами. Нас с приятелем эти мальчики тоже заметили и многозначительно переглянулись.

Потом мимо нас прошел чувак, которого я несколько раз видел в клубах и однажды - в компании. Помню, он всегда напивался и начинал на всех вешаться: "Я универсалка! А замуж никак не выйду, блядь!" А в той компании, в Перово, он приехал последним, когда мы все уже выпили, потрепались и абсолютно невинно уснули кто где. Проснулся я на диване, среди ночи - от стонов и возни с пола. Того чувака трахал на матрасе хозяин хаты, а чувак между охами и ахами успевал шептать, что вообще-то он обычно с резинкой, но ты чистый, это сразу видно, оооо, чистый, уууу, такой толстый у тебя.

Теперь этот чувак, меня не заметивший или не узнавший, по-деловому спрашивал, кто последний к такому-то врачу - "Ой, девушка, я за вами займу, а то мне еще в один кабинетик надо, скажете, что я за вами!"

Но натуральные пациенты явно преобладают, и посмотреть на это должны идиоты, орущие, что именно гомосексуалы - главные разносчики СПИДа.

Не успел я это подумать, как начался скандал. Симпатичная врач с холодным отстраненным лицом вышла из своего кабинета чуть поодаль от нас и стала что-то доказывать одному из посетителей. Его внешность меня добила. На коже - темно-коричневые язвочки, одна рука забинтована. Высокомерное выражение лица. Возраст - лет пятьдесят. Брови нарисованы, буквально нарисованы черным карандашом: эффектные изогнутые дуги а ля Марлен Дитрих.

Если я правильно расслышал обрывки беседы, он не москвич и у него проблемы с документами, поэтому его отказываются не то класть в больницу, не то снабжать бесплатными лекарствами. Очень быстро он, видимо, исчерпал арсенал аргументов и расплакался - с театральными жестами, запрокидыванием головы и всхлипываниями. Врач абсолютно невозмутимо увела его куда-то вглубь коридора, а потом так же спокойно вернулась в свой кабинет, негромко говоря что-то по мобильнику.

Я посмотрел на приятеля. Он был бледен и глядел в одну точку прямо перед собой.

На обратном пути он раздраженно пресек мои попытки обсудить увиденное и заговорил об обычных пустяках: испортившейся погоде, скором юбилее матери и т.д. Он явно хотел переключиться на что-то по-хорошему заурядное и нормальное, не напоминающее о смерти.

Вечером я послал ему SMS: "Пишу статью о больнице". Он перезвонил и начал кричать, что я стукач, моральный урод и мне нельзя доверять. Я кое-как убедил его, что не собираюсь сообщать не только его фамилию, но даже имя, и никто его не "опознает".

Немного успокоившись, он сказал, что обнародования своего ВИЧ-статуса боится больше, чем самой смерти.

А я еще раз убедился: мне есть за что благодарить судьбу. По крайней мере, пока.