Геи без вирусов в тюрьме

27-летнего жителя Грозного Амина Джабраилова две недели пытали в неофициальной тюрьме для геев и "наркопотребителей" в Цоци-Юрте. Он эмигрировал в Канаду и решил рассказать миру о преследованиях геев в Чечне.

Амин – первый этнический чеченец, публично, под своим именем заявивший о пытках, до него об этом рассказывал лишь уроженец Омской области Максим Лапунов. Впрочем, уголовного дела по его заявлению так и не завели. Другие пострадавшие, бежавшие из Чечни, общались с журналистами только при условии полной анонимности: боялись как за себя, так и за оставшихся в Чечне родных.

– У меня есть мама, отца нету. Это всё последствия войны. Он после войны уже… Ушёл. Когда мне 13 лет было. У нас большая семья, нас семеро, я самый младший из братьев. После меня младшая сестра ещё. Мама после войны занималась стройками, ремонтами и домохозяйством. Я вместе с мамой восстанавливал послевоенную Чечню. Работали на стройке: строили и дома, и пятиэтажные здания, много чего. Потом я закончил профессиональное училище №26 – на парикмахера.

Я закончил с красным дипломом, меня обожали мои преподаватели. Я был успешным парикмахером в Грозном, все меня знали. Ко мне даже студенты приходили на экскурсии в мой салон. Я был примером "хорошего мальчика". Я им кричал в тюрьме, что я хороший человек, перестаньте меня бить. И даже тогда не переставали.

Я был тем, кто присматривал за своей семьёй последние 6–7 лет. Я получил работу, хорошую работу. И мы держались. Братья тоже работали, но сейчас они оба потеряли работу.

– Как вообще жилось геям в Чечне до того, как на них начали охотиться?

– Раньше можно было жить там. Мы встречались на квартирах, тусили, могли встречаться в парках – гей-молодёжь.

– А как знакомиться, как друзей искать?

– Я никогда не сидел в "Хорнете" [приложение для гей-знакомств], у меня чаще получались реальные знакомства или в других соцсетях.

– Нет, конечно. Может, когда-то они подозревали, но вот так прямо нет.

– Как ты вообще рос с осознанием того, что ты гей?

– Это связано больше с чувством вины. Ты растёшь, и ты слышишь, что гей – это плохо, что бог не любит геев. Будучи ребёнком я, может, не так держал это в себе, не понимал, что надо держать, но потом [научился]. Это боязнь того, что это как-то отразится на чести твоей семьи, потому что это всё так важно, оказывается. Но нет, важнее твоя личность, которая страдает всю жизнь.

– Молодой человек был у тебя?

– Нет. В глубине души я всегда хотел любить и быть любимым, но для меня это там не казалось реальным.

– Как родные отнеслись к выбору профессии?

– Я вырос в центре Грозного, у нас в соседях жили русские, казахи, много кто. И эта интернациональность немного разбавляла, не было чисто чеченского [уклада]. Как-то было свободно. Я был одним из первых чеченских парней, которые пошли в парикмахеры. На курсе были одни девушки и только 4 парня. Они [общество] пытаются удержать новое поколение в старых [традициях], но мы всё равно вот так шли и делали [что нам хотелось].

– То есть проблема не в чеченском обществе, а в Рамзане Кадырове?

– Конечно. Людям после войны даже не дали расслабиться.

– Ты не боялся, что могут забрать? Ходили же разговоры об этом даже до шума в прессе.

– Я дважды уезжал в Москву, но приезжал обратно. Я был мужчиной, который присматривал за своей семьёй, я был помощником мамы, у меня у одного была хорошая работа. Я возвращался каждый раз, потому что был нужен семье. Ну, так надо по-чеченски. Теперь уже не надо.

– Был март 2017 года. Хороший солнечный день, я работал. Я захожу в свой кабинет, и к нам в салон заходит военный. У меня мурашки по спине пробежали – страх. Я своей клиентке сказал сидеть на месте, не двигаться, открыл дверь и пошёл им навстречу. Они спросили моё имя, я ответил. Они взяли мой паспорт, телефон, записали пароль на бумажку и приклеили на телефон, наручники надели, вывели на улицу. Их трое было, там в машине ещё был парень. Одеты были в камуфляж – болотно-зелёная военная форма. Одна женщина, которая со мной работала, встала, чтобы сказать что-то, они напугали её и усадили на место.

Они меня вывели на улицу, там куча студентов идёт с соседних улиц, рядом с нами Нефтяной институт и колледж, где я учился. Меня прямо при всех суют в багажник Нивы.

Они отвезли меня в Цоци-Юрт. Там было что-то вроде складов возле реки, сейчас, по-моему, этого места больше не существует. Багажник открылся, и они начали меня бить и бить, бить и бить, и называть всякими унизительными словами. Они завели меня в комнату, там их ещё больше было. Они сказали: "О, ещё один голубок". Они меня ждали. Они готовые были, они налетели на меня, начали бить, бить. Достали пластиковые водопроводные трубы, начали меня этими трубами бить. Они требовали имена [других геев], но я не мог им дать имена. Тот [парень], с которым мы за пару дней до этого встречались, он им дал моё имя, а другие все уже уехали [из Чечни].

Они достали чёрную коробку, на ней было написано "детектор лжи". Это они так шутили – это был аппарат, который выпускает ток. Присоединили мне провода на мизинцы, стали пускать ток. Я горел, мне было так жарко, я молил их: "Ради бога, остановитесь", они говорили: "Ты не заслуживаешь произносить имя бога, пока мы тебя пытаем. Будешь произносить имя бога, я тебя буду крутить током".

Они очень долго меня били, смеялись, издевались, орали, спрашивали всякие непристойные вещи. Я был геем, но я даже этих вещей не делал и не знал, а они всё знали и меня спрашивали об этих вещах. У них вообще понятие о геях было, что ты постоянно занимаешься сексом, и причём непристойно. А я был обычным парнем и вообще это всё не понимал.

– Как это: непристойно занимаешься сексом?

– Я имею в виду их восприятие геев: что ты живёшь только сексом. Они спрашивали меня про секс, как я им занимаюсь, хорошо это или нет. Я не знаю, зачем они пытали и эти детали спрашивали.

Потом один зарядил пистолет, засунул мне его в рот. Потом вытащил, сказал: "Поставьте его к стене, сейчас я его пристрелю". Они сняли с меня обувь и поставили к стене, надели мешок на голову, он сразу прилип к лицу от того, что я вспотел. Я стою возле стены, и они продолжают меня бить пластиковыми трубами, он ставит этот пистолет, я чувствую, мне прямо на лоб и говорит: "Это твои последние секунды". В этот момент моя душа ушла в пятки и спряталась там, и вот только сейчас немножко начала выходить. У меня начали кровоточить кисти от наручников, и я испачкал стену за спиной. Они остановились, когда увидели эту стену, красную от крови.

– А в телефоне твоём что? Компрометирующая переписка?

– В телефоне ничего не было. Ничего они не нашли. Они просто привели меня туда со слов кого-то, кто видел меня на квартире. Но я сразу им сам сказал, что я гей. Вообще, они сначала пытались мне приписать наркотики. Они работают в основном с ребятами, которые употребляют наркотики, и они по своей схеме то же самое начали делать с геями. Они со всеми это делают. Это единственная чеченская мера воспитания – бить вот так вот людей.

Потом они закинули меня в комнату с железной дверью без окон. Там уже были ребята. Они сказали: "Занимай тот угол, это для таких, как ты". Нам выделили маленькую часть. А остальные были натуралы, которые за наркотики туда попали, в основном за "Лирику" (разрешённый в России, но де-факто запрещённый в Чечне противоэпилептический и обезболивающий препарат. – РС).

– Как гетеросексуалы к вам относились?

– Некоторые относились очень даже толерантно, делились едой, могли сказать хоть что-то. Поначалу всем было дико. И первая реакция на нас была дикая. А потом даже те менты, которые нас били, даже они поняли – за что они нас бьют? За секс, который мы имеем где-то там у себя редко и тайно?

– Сколько там человек содержалось и сколько из них геев?

– Каждый день и каждую ночь там число людей менялось. Если кого-то поймали, он сдаёт ещё кого-то и он может выйти оттуда. Друг мог сдать друга, с которым он кайфовал вчера, и мог выйти, пока того обработают. А у геев тоже просили имена, чем у тебя их больше, тем больше над тобой работали. Если не даёшь, точно так же тебя пытали до того момента, пока ты не устанешь. В одну ночь нас было 30 с чем-то. В другую ночь могло быть 20 с чем-то.

– А комната большая?

– 2х4 метра где-то. Мы спали, как селёдки, на полу, скрестив ноги. Это было единственное тепло, которое мы получали, – друг от друга. Эти запахи. Мы не купались, мы не чистили зубы. Я просыпался от того, что был мокрый [от пота]. Кислород в комнату не поступал, пока они дверь не откроют, а они открывали её под утро, когда самый холодный промежуток времени, и вот этот холод пробегал, и ты мокрый лежишь на полу.

С нами как с рабами обращались. Мы машины мыли на улице, именно мы, геи. Я босиком ходил по реке, вылавливал оттуда мусор. За кого они меня принимали? Я был парнем, который буквально несколько дней назад стоял в салоне, работал, делал счастливыми, красивыми женщин. С моего кресла, наверное, девушки за них замуж выходили. Я не мог понять, зачем они это всё делают, почему чеченец пытает меня, хорошего парня, студента. Я пережил войну, я видел этот военный голод, этот страх, я в процветающую республику вносил свой вклад, почему чеченец бьёт чеченца и пытает током?

– Ничем нас не кормили. Единственное доступное было – шланг с водой на улице.

Первые три дня мне не хотелось есть. После того момента с пистолетом во мне что-то умерло, у меня всё внутри остановилось, остановился желудок, я даже воду пить не мог. Мы боялись пить воду, когда шли спать, потому что туалета не было и потому что знали, что от тока [от пыток током] можно описаться, поэтому мы не ели и не пили. Ты не думал о еде, ты не думал ни о чём, ты думал только, чтобы никто не позвал твоё имя. Они могли тебя забрать в три часа ночи, утром, могли днём, когда угодно могли забрать.

– Пытали каждый день?

– А с туалетом что?

– Туалет был на улице. Он был доступен, только когда кто-то придёт проводить, и он бывал доступен 5 раз в день, когда нужно было помолиться. Старались не есть, не пить, чтобы не ходить [лишний раз] в туалет, чтобы не привлечь внимание, пока ты идёшь через этот двор, где ты мог получить и пинок под зад, и оскорбление.

– Так ты, получается, две недели без еды провёл?

– Мама через неделю принесла еду. Я поначалу хотел скрыть от неё, что я там, но она каким-то образом узнала и добилась, чтобы мне передали еду. В Цоци-Юрте все знали, где пытали людей. Это было не сложно найти. Еду мы делили между собой, потому что кому-то могли вообще не принести еды из-за того, что он гей: родственники стеснялись.

И в последние дни женщины, которые там в столовой работали, сварили макароны и нам принесли, это единственный раз, когда в этом дворе нам дали еду. Мне и ещё двум парням, которые постоянно там работали: нас как рабочих там использовали: построить это, убрать то.

– В последний день нас было человек 17, когда собрали контакты родных и сказали, что отпустят геев. Позвали моих братьев – звали мужчин, которые представляют род, – увезли нас в соседнее село, собрали в зал, поставили у стены: "Вот, они все геи, это наш позор". Мы стояли, опустив глаза, наши семьи – опустив глаза, им стыдно, нам стыдно, мне казалось, что я под землю провалюсь.

Они просили родных смыть позор. Не знаю, как можно смыть позор, кроме как убить человека. Они просили смыть позор. Да нет, я не позор, я хороший парень!

– Как братья отреагировали?

– Мои братья немного были смущены тем, что произошло, что они узнали, что я гей. Между нами повисло молчание. Не знаю, как это сказать, это было во мне, внутри, я чувствовал, что я им сделал что-то плохое. Сейчас я уже думаю по-другому. Они привезли меня домой, искупали, уложили в постель, я им показал синяки, моё тело всё было синее, они били по одному месту – по попе, и это всё было синее, плечо было синее, пальцы были синие, шрамы от наручников.

Я приехал с паранойей, я пять дней не мог спать, я спал днём, пока моя мама не спит и присматривает за мной. Потом я сбежал в Москву, а потом оттуда в Питер.

– Мама легко отпустила тебя?

– Они все пытались меня остановить, говорили, что всё будет хорошо, но я знал, что не будет, особенно для меня. Моя семья, я знаю, что они меня любят и принимают и будут любить.

– Почему в Москве не остался?

– Мне казалась, что там много чеченцев, которые меня знают, а я хотел спрятаться подальше. И я подумал, что это будет Питер, в котором я никогда не был. Я уехал к другу в конце марта, а 1 апреля вышла статья ["Новой газеты"]. Мне было страшно, но я всё равно к ним [в Российскую ЛГБТ-сеть] обратился, они мне помогли с шелтером, с едой, помогли в Канаду переехать.

– Канада – красивое место. Я здесь живу наилучшую жизнь, которую я мог бы жить. Я молодой парень, полный амбиций, свободы выбора. Я учу английский. Я много чего сделал за два года, которые я здесь провёл. Я делился этой историей, я дважды побывал в Вашингтоне, в Белом доме, в Нью-Йорке, я успел поездить по другим городам, на разных вечерах благотворительных выступал со своей историей. И я уже два года помогаю спасать таких ребят, как я.

– Не боишься, что интервью будет иметь негативные последствия для твоих родных?

– Я думаю, что будет иметь, я знаю, что уже есть последствия. Но я знаю, что если ничего сейчас не делать и молчать, то подрастающее поколение останется во всём этом. Всё ради нашего будущего и их будущего. Они, может, не полностью понимают, что происходит вокруг.

Я был в Нью-Йорке на гей-прайде, мы шли в колонне. Я – парень, который никогда не выезжал из Чечни. Я не знал, что такое гей-прайд. И только когда я приехал, я узнал, что ты празднуешь себя, гордость – как бы ты гордишься свей личностью. Я наслаждался, я танцевал, я много-много танцевал… И тогда я решил открыть лицо, быть открытым всему миру.

– Будешь писать заявление в российские органы?

– Я ещё об этом не думал. Ты первый, кто мне задал этот вопрос.

• 
  

Мигранты штурмуют границу с Евросоюзом в Эдирне

Внешне и ритмом жизни Эдирне больше походит на боснийский или сербский город, чем на турецкий. Здесь царит та самая балканщина, которая стала известна миру благодаря фильмам Эмира Кустурицы и музыке Горана Бреговича. Бардак, абсурд и бьющая через край жизнерадостность, густо замешанная на алкоголе и кофе. В одном из переулков в центре я и двое моих русских коллег, с которыми мы приехали, чтобы своими глазами увидеть, что происходит на турецко-гре ческой границе, наталкиваемся на молодых алжирских беженцев. Вчера их избили греческие пограничники, у одного из алжирцев фингал под глазом. Они просят с ними сфотографироваться и рассказывают о своей неразделенной любви к России.

В кофейне напротив сидят старые турки в кепках и, попивая чай, обсуждают вчерашний футбольный матч. Местные девушки носят такие наряды, в каких в России обычно ходят в ночные клубы — есть на что посмотреть, даже если они не танцуют. Над старой частью города, ее деревянными износившимися от времени особняками, торчат карандаши 500-летних минаретов. Приехавшие из Болгарии туристы закупаются дешевой одеждой местного производства. Вишни и яблони в цвету. Никакого ощущения, что в нескольких километрах отсюда каждый день беженцы пытаются прорвать греческую границу, к которой с обеих сторон согнаны спецподразделения и десятки единиц бронетехники.

Полиция у Марицы

Между османскими мостами расположен железнодорожный мост через Марицу. Как и положено при балканской беспечности, на этом мосту нет ни одного полицейского. По нему мы переходим через реку, и дальше, если нам и попадаются полицейские, то идти в сторону границы они не препятствуют. Видимо, полагают, что если нас не задержали их коллеги на мостах, то, значит, нам можно пройти и дальше.

Мы проходим по цыганским улицам на развилку, где дежурят полицейские. Они без особого энтузиазма смотрят на нас. Мы не сворачиваем в сторону Пазаркале, а поворачиваем к парникам; за ними сельскохозяйственные поля, а дальше — затянутая в колючую проволоку нейтральная полоса между Турцией и Грецией. До границы от развилки около километра, никаких достопримечательностей нет и в помине, но у полицейских нет вопросов, что тут делают трое говорящих на русском иностранцев. В конце концов, их можно понять: мы же не похожи не беженцев, из-за которых сюда прислали сотрудников правоохранительных органов, зачем нам препятствовать. Затем по дороге к границе нам попадается пара автомобилей с военнослужащими. Военным тоже до нас дела нет — они лишь приветственно машут. В двух сотнях метров от границы поле перепахивает пожилой турок на тракторе. Он замечает, что тут в Грецию не пройти, и продолжает заниматься своим делом. Местами на земле валяется выброшенная мигрантами одежда. Но ни самих мигрантов, ни ощущения, что в этом районе происходит что-то экстраординарное, нет.

Протокол для русских

Уйти нам нельзя, спецназовцы говорят, что за нами сейчас приедут жандармы. Солнце заходит — золотистая полоса вдоль горизонта на греческой стороне позади многочисленных рядов колючей проволоки. От погранперехода слышится скандирование, словно на футбольном стадионе, но только перебиваемое пощечинами выстрелов.

Сирийцы демпингуют, занижая цены на продукты и занимая низкоквалифицированные рабочие места. Турок постепенно стал раздражать подобный ход дел. И Эрдогану теперь нужно что-то делать с сирийцами, которых в Турции, по официальным данным, 3,7 миллиона.

Обострение военных действий в окрестностях Идлиба в январе этого года пришлось как нельзя кстати. Турецкое правительство обвиняет сирийского президента Башара Асада в том, что наступление его армии в Идлибской зоне провоцирует исход беженцев, а Евросоюз отказывается помогать в разрешении кризиса. Поэтому турецкие власти создали условия для того, чтобы беженцы начали давить и продавливать границу страны — члена Евросоюза, Греции. Миграционное оружие Эрдогана. Правда, самих сирийцев, как мне довелось увидеть самому и ранее услышать от турок, среди беженцев, прорывающихся в Грецию, не столь уж много. Многие сирийцы уже адаптировались и прекрасно живут в Турции. Подобного не получается у афганцев, исход которых набирает обороты: люди боятся скорого прихода к власти Талибана (организации, запрещенной в России), потому что это радикальное движение договорилось о мире с США. Уровень образования и интегрированности в турецкое общество у афганцев многократно ниже, чем у сирийцев.

Очередная группка говорящих на дари мужчин проходила мимо нас в сторону облаков слезоточивого газа. Они безропотно согласились отдать свои палатки жандармам. Сколько ночей им предстоит спать на земле, прежде чем они попадут в Грецию, где их должны отправить в тюрьму или в лагерь для беженцев.

Суммарно мы провели на посту силовиков перед Пазаркале почти три часа. В итоге за нами прибыла машина из регионального управления жандармерии. В управлении мы провели еще три часа. Сотрудники просто не знали, что делать с тремя русскими, оказавшимися в приграничной зоне и не нарушавшими порядка. Омер распорядился составить на нас некий протокол — из бюрократических соображений. Но даже этого сделано не было, и в итоге в полночь нам сообщили, что мы свободны. Ночные улицы Эдирне были пусты и тихи. Ни патрулей, ни беженцев. Мы словно вернулись в балканский турецкий город из непродолжительной ролевой игры.

Начало цикла читайте здесь:

Сложно себе представить, как могут уживаться в одном помещении сто здоровых, разной степени агрессивности, не всегда адекватных мужчин. У каждого из них своя история, свой опыт, свои интересы. Естественно, между ними возникают конфликты. Теснота, бытовые неудобства лишь усугубляют ситуацию. Тем не менее жизнь в местах лишения свободы подчиняется строгим законам и правилам, которые жестко регламентируют поведение местных жителей.

Неотъемлемой частью этих правил является существование среди заключенных отдельной касты отверженных. Это так называемые обиженные, опущенные или угловые. Они так вписались в тюремную иерархию, делая самую грязную работу, что без их существования само функционирование системы было бы под вопросом. Более того, наличие такой касты открывает большие возможности для всевозможных манипуляций и управления заключенными. Перспектива попасть в обиженные делает зэков сговорчивыми и способными пойти на многие компромиссы.

Как становятся обиженными? У каждого из них своя история, свой путь. Опустить могут сами зэки за какой-нибудь проступок. Например, осужденных за педофилию ждет именно такая участь. С помощью других заключенных опустить могут и сами тюремщики. Можно просто посидеть за одним столом с обиженными, поздороваться с ним за руку, поесть из одной посуды — и ты, словно подхвативший неизлечимый вирус, становишься таким же. Обратного пути нет. Такие заключенные сидят за отдельными столами, спят отдельно в углу барака, едят из отдельной посуды. Жизнь их незавидна и нелегка. Как правило, они убирают туалеты и выносят мусор. Конечно же, обиженный обиженному рознь. Одно дело — бывший воин-десантник, громила, осужденный за убийство, попавший в эту касту за то, что, рассказывая о подробностях своей интимной жизни, упомянул о занятиях оральным сексом с девушкой, а другое дело — педофил.

У нас в отряде жил всеми гонимый угловой Артем, московский парень двадцати лет отроду. Жизнь его складывалась очень непросто. Он гей. Сидел во второй раз за кражу. На свободе работал в ночном клубе и, обокрав своего клиента, опять попал в тюрьму. Артем — ВИЧ-инфицированный. Сначала его распределили в специальный, шестой отряд, где содержатся только ВИЧ-инфицированные. Отношения с окружающими у него не очень-то складывались. В силу его положения в тюремном сообществе, на него была возложена обязанность убирать туалет, а кроме того, он стал объектом сексуальных утех озабоченных зэков и регулярно подвергался насилию. После его попытки повеситься Артема перевели в карантин. Нельзя сказать, что его жизнь здесь значительно улучшилась. Артем с утра до ночи продолжал мыть туалет и выносить на помойку использованную туалетную бумагу. В перерывах между этими занятиями он стирал личные вещи дневальных — полотенца, майки, трусы, носки. В перерывах между этими перерывами его регулярно били те же дневальные. Ссадины и синяки не сходили с его лица. А по ночам местные царьки карантина заставляли Артема вспоминать свою вольную жизнь, используя его для плотских утех. Мне было его безумно жаль, и я старался всячески ему помочь — давал сигареты, чай. Это не очень облегчило и скрасило его жизнь, и Артем, не выдержав издевательств, вскрыл себе вены, после чего… опять попал в шестой отряд для ВИЧ-инфицированных, откуда его не так давно перевели сюда.

Наступила ночь, и наша парочка, стараясь не привлекать ничьего внимания, пробирается на место свидания — в помещение воспитательной работы. Есть такая комната в бараке, где заключенные смотрят телевизор. Эх, не знал Будулай, что ждала его там засада. В самый ответственный момент включился свет, и изумленным взорам зэков предстал обнаженный Будулай, находящийся в недвусмысленном положении. Понимая, что его ожидает, он не растерялся и выпрыгнул в окно второго этажа, пробив стекла. Непостижимым образом за считаные секунды он сумел преодолеть высоченную ограду локального сектора, снабженную специальными барабанами — вертушками с колючей проволокой. Захочешь перелезть, возьмешься за реечку, подтянешься, а барабан прокрутится вниз.

Надо сказать, что история эта произвела на меня сильное впечатление и заставила задуматься о хрупкости нашего бытия.

С 2012 года в Украине действует Национальный превентивный механизм – инструмент, о котором большинство граждан если и слышали, то имеют смутное представление о его назначении. Как, впрочем, не знают они достоверно и о том, что творится в украинских тюрьмах.

Одни убеждены, что проблемы тюремные их не касаются, вторые говорят - заключенные сами виноваты в том, что им приходится жить в аду, и поэтому жалеть их не стоит. Третьи проявляют интерес к историям из-за колючей проволоки, только если там произойдет очередное ЧП, желательно, с поножовщиной и жертвами, передают Вести.

Кто-то переживает личную драму, ведь за решеткой находятся близкие им люди, а кто-то становится монитором Национального превентивного механизма – ездит по тюрьмам, чтобы выявить случаи жестокого обращения с заключенными.

"Вести.ua" посетили презентацию обсуждения мониторов НПМ по защите прав тех, к кому и в свободной жизни украинцы продолжают относиться довольно неоднозначно.

Рассадник СПИДа
Несмотря на все новации и попытки реформирования, состояние учреждений отбывания наказания в Украине остается не просто бедственным, а катастрофическим. Перенаселенность, пытки, издевательства, голод и болезни – в таких условиях существуют люди, преступившие закон. Особенно это актуально для тех, кого обычно называют людьми “нетрадиционной сексуальной ориентации”. В общественной организации "Украина без пыток" заявляют, что представители ЛГБТИ-сообщества находятся в тюрьмах в жутчайших условиях. Они подвергаются дискриминации как со стороны других заключенных, так и сотрудников учреждений, в которых они содержатся. Администрации не только не противодействуют зверствам, но еще и способствуют им. Что еще страшно, так это то, что правозащитники не всегда берутся отстаивать интересы тех, кто отличается от других. Чрезмерную жестокость проявляют к ним и в правоохранительных органах – еще на этапах задержания или обыска.

"Когда я впервые увидела, в каких ужасных условиях в (мужской – ред.) колонии живут те люди, которые по собственному желанию или по принуждению имеют половые отношения с мужчинами, то показалось, что хуже и не видела: полная антисанитария, этим людям не предоставляют медицинской помощи по сравнению с другими людьми, которые отбывают наказание за те же преступления", - рассказала представитель ОО "Украина без пыток", координатор мониторинговой группы НПМ в Черкасской области Людмила Проценко.

"Когда мы готовили материалы и получили фотографии от коллег, мне даже не хотелось их использовать - иначе просто можно напугать общество тем, что происходит в местах лишения свободы", - добавила она.

По ее словам, именно к заключенным с отличающейся от традиционной в понимании общества сексуальной ориентацией, отношение особо негативное. В тюремной иерархии они находятся на самом нижнем уровне, против них применяются неформальные санкции, им дают самую тяжелую работу, лишают права на свидание, принуждают к сексу, изолируют от других.

"В случае болезни или вынесения наказания их помещают в отдельную камеру, отдельный некий "уголок", но не для того, чтобы человеку было хорошо, это дополнительный метод дискриминации. Таким образом подчеркивается, что этот человек - не такой, как остальные", - пояснила Проценко.

Таким заключенным делают отметки на одежде и в их камерных карточках, их не обеспечивают лекарствами, а тюремные врачи отказывают им в помощи. Кроме того, до сих пор в местах лишения свободы существует традиция дырявить ложки (ими "награждали" заключенных из так называемой касты опущенных или обиженных). Люди едят отдельно, спят без кроватей или отдаленно от своих сокамерников, существуют в атмосфере отчужденности и изоляции.

Отсутствие доступа к средствам защиты приводит к заражению ВИЧ и заболеваниями, передающимися половым путем. Отсюда у Украины первое место в Европе по распространению вируса иммунодефицита. Примечательно, что колоний, в которых заключенным разрешают пользоваться презервативами, очень мало, и такая поблажка существует только для гетеросексуальных пар.

Сложнее всего в тюрьмах приходится тем, кто идентифицирует себя с другим полом, говорят активисты. По их словам, трансгендерные люди подвергаются наиболее изощренным издевательствам, и на эту проблему государство должно обратить особое внимание.

Государство не хочет видеть
Качество демократии в государстве можно оценить по тому, как оно обеспечивает права и безопасность людей из самых уязвимых социальных групп, отметил директор представительства Freedom House в Украине Мэтью Шааф. Именно поэтому вопрос, в каких условиях содержатся заключенные в тюрьмах, касается не отдельных персоналий, а всего общества, особенно если речь идет представителях ЛГБТ-сообщества, которые являются намного уязвимее других.

Людмила Проценко в свою очередь отметила, что на сегодня в Украине не ведется статистика заключенных по гендерным признакам, которая актуализировала бы важность озвученной проблемы.

"Мы только видим, что есть иерархия в тюрьме, и люди с отличными гендерными признаками находятся на нижайшем уровне", - пояснила она. Также она заявила, что правоохранители, допустившие нарушение прав ЛГБТИ-лиц при задержании и обысках, должны караться законом. "Вообще у меня складывается впечатление, что у нас это даже популяризируется", - добавила она.

Что еще активисты ждут государства? Они обращают внимание, что не хватает знаний и терминологии, которые бы давали возможность говорить о дискриминации именно людей "нетрадиционной" сексуальной ориентации. Нет методологий контроля за соблюдением прав человека в местах лишения свободы, а также достаточных рычагов влияния. Посещая тюрьмы, мониторы Национального превентивного механизма должны обращать внимание на гендерную идентичность и сексуальную ориентацию заключенных, а для этого им необходимы специальные знания. К процессу мониторинга также стоит привлечь психологов, кроме того, обучить сотрудников Пенитенциарной службы.

Необходимо решить, обеспечивать ли представителей ЛГБТИ-сообщества отдельными камерами для их безопасности, а также как распределять трансгендерных людей. Кроме того, перед властями стоит глобальное задание разобраться с перенаселенностью тюрем и массовыми нарушениями раздельного содержания под стражей.

Почему важно, чтобы права заключенных в местах лишения свободы не нарушались? "Когда люди будут возвращаться в общество после того, как отбудут наказание за то, что они совершили, они не будут озлобленными, травмированными, им не нужно будет тратить деньги на лечение, они просто смогут жить полноценной жизнью, как и другие люди, а мы бы воспринимали их равными", - пояснила Проценко.

Как бороться за себя
Может ли жертва дискриминации защитить себя самостоятельно, не дожидаясь тектонических сдвигов в пенитенциарной системе Украины? Представитель секретариата Офиса омбудсмена Украины Ярослав Билык уверяет, что да.

"Во время мониторинговых визитов к нам обращаются с жалобами, и во время конфиденциальных бесед мы также получаем информацию, учитываем ее при написании отчетов. Также заключенные могут обращаться в Офис омбудсмена, написать жалобу, заявление. Подается жалоба в закрытом виде и рассматривается сутки. При этом администрацией учреждения такая корреспонденция не просматривается. Есть бесплатная горячая линия Офиса омбудсмена (38-044-253-75-89; 0800-50-17-20 – ред.), куда можно обратиться в устной форме. Все обращения рассматриваются и принимаются меры реагирования", - ответил Билык на вопрос "Вести.ua".

В пример он привел случай, который произошел во время посещения столичного СИЗО, - с жалобами о притеснениях и физическом насилии обратился мужчина. Он попросил перевести его из камеры, в котором находилось десять человек. В результате пострадавшего изолировали. Далее администрация должна провести расследование и принять меры, вплоть до перевода заключенного в другое учреждение. "На администрацию нужно давить, особенно, если есть угроза безопасности жизни", - советует специалист. Но в целом, признает он, без строительства новых учреждений отбывания наказания глобально проблему не решить.

А пока украинцы только учатся быть толерантными и адекватно воспринимать отличия друг друга, против этой тенденции выступил заместитель мэра Сум Максим Галицкий. На своей странице в Facebook он пожелал членам ЛГБТ-сообщества повторить судьбу пленных концлагерей Второй мировой войны. Против Галицкого открыто уголовное дело.