Кто изобрел лекарство от драконьей оспы

Фандомная Битва - 2019	[0]
Фандомная Битва - 2018	[4]
Британский флаг - 11	[1]
Десять лет волшебства	[0]
Winter Temporary Fandom Combat 2019	[4]
Winter Temporary Fandom Combat 2018	[0]
Фандомная Битва - 2017	[8]
Winter Temporary Fandom Combat 2017	[27]
Фандомная Битва - 2016	[27]
Winter Temporary Fandom Combat 2016	[45]
Фандомный Гамак - 2015	[4]

На сайте:

- 12643 авторов - 26933 фиков - 8591 анекдотов - 17660 перлов - 660 драбблов

с 1.01.2004

Тикают часы. Мутный свет в прямоугольнике окна качается навстречу и медленно блекнет, словно кто-то с той стороны высасывает его, выпивает до дна. Она сидит, ссутулившись, с пересохшим ртом и терпит. Тикают часы, сразу несколько часов, одни — оглушительно громко, другие — гораздо тише, некоторые — едва слышно, все вразнобой. Тикают сухо, будто у них тоже страшная жажда. Сводят с ума. Вбиваются в мозг. Закрадываются. Слишком много часов. Мир переполнен их тиканьем, оно, как пена из кипящего бульона, выливается наружу, расползается с шипением; если не поджать ноги и не стиснуться в комок, то это голодное шипящее тиканье учует тебя, унюхает, подкрадётся и проглотит.

У соседей, за стенами, сверху, снизу, играет музыка, много музыки, звенит посуда, много посуды, плачет ребёнок, да не один, скрипит мебель, капает вода из крана, рычит собака; крыса что-то грызёт в кладовке. Люди ругаются, говорят о пустяках, стучат каблуками, слушают радио, напевают в ванной. Они ужасно шумные. Если открыть окно, то от звуков с улицы вообще можно будет оглохнуть. Как они все не лишаются разума в таком шуме? А Тинни? Неужели она не слышит? Хотя ещё вчера Куинни тоже слышала гораздо хуже. И не видела так отчётливо, до мельчайших деталей, в полутьме много лучше, чем при раздражающе ярком свете электрических ламп. И голову ей не кружили до тошноты болезненно острые запахи. Так много запахов. Так много всего. И она одна в центре этого вдруг ставшего чужим и безумно, отчаянно страшным мира. Под прицелом множества невидимых врагов. Неловкое движение — и лязгнет капкан.

Голос принадлежал мистеру Грейвсу, папиному другу, но тогда Куинни не узнавала его. И самого мистера Грейвса не узнавала, и сестру, которую он утешал и поил какими-то каплями. А потом поил каплями и её саму, уже другими, из пузатых бутылочек синего стекла. Лечил. Болела она не долго, через несколько дней смогла встать. И узнала, что мама и папа умерли от драконьей оспы, они с Тиной остались сиротами и будут жить в приюте при Ильверморни. Ещё узнала, что у неё с мистером Грейвсом есть секрет. О котором никому нельзя рассказывать, даже Тине. Чтобы Куинни тоже не умерла от драконьей оспы, мистер Грейвс придумал для неё особое лечебное колдовство, запрещённое, непроверенное — надел ей волшебный ошейник. Невидимый. Если раз в год менять его на новый, то дремлющая в ней неизлечимая болезнь не проснётся, не погубит саму Куинни и не заразит никого другого…

Она запрокинула голову и провела пальцами по жёсткой полоске на шее. Вспомнила, как в детстве ошейник сперва натирал ей до крови, как сильно хотелось рассказать о нём сестре, пожаловаться. Но Куинни слушалась мистера Грейвса, строго-настрого запретившего это делать, и терпела. Привыкла. Теперь почти не замечает свой ошейник, разве что под конец года (когда в ней почему-то просыпается дар легилименции) он делается будто бы мал, врезается в кожу, душит. Вот как сейчас.

Шею и плечо дёрнуло острой болью. Укол, похожий на ядовитый укус, — и горячая волна побежала вниз по всему телу. В глазах потемнело. Ошейник Куинни словно ожил, превратился в удава и сильнее обычного сдавил ей горло. Она ахнула, порываясь встать, судорожно вдохнула, но, не успев напиться воздухом, захрипела. Царапая себя до крови, сдирая ногти об убивающую невидимую полоску на шее и пытаясь сорвать одежду, повалилась с кресла на пол. Дёргаясь в агонии, запуталась в пледе. Прошептала посиневшими губами:

— Тинни, где ты? — вышло невнятное гортанное бормотание. Куинни оцепенела. — Тинни, помо…

Равнодушное тиканье часов режет мёртвую тишину комнаты на увесистые секунды. В окно заглядывает Нью-Йоркский вечер. Через несколько десятков долек этой тишины почти синхронно раздаются парные резкие звуки. Щёлкают два замка — расстёгивается ошейник и открывается входная дверь.

— Куинн, это я. Ты дома? А почему сидишь в темноте? Вот, проводила мистера Саламандера, заскочила к себе в отдел, и… — Тина Голдштейн застывает на пороге.

Её глаза расширяются от ужаса. Рука скользит к волшебной палочке. Но не успевает. Рык леденит кровь. Последнее, что отражается в её зрачках — блестящие клыки атакующей огромной кошки.

* * *
— Я, наконец-то, свободен? — Персиваль Грейвс буравил Главного целителя тяжёлым взглядом.

Тот, сверяясь с бумагами, старался отвечать как можно более мирно, прекрасно понимал, в каком состоянии находится пациент: только что оправился от тяжелейшего поражения, нанесённого несколькими разрушительными заклинаниями одного из сильнейших тёмных магов современности.

— Да, мистер Грейвс, все результаты вашего утреннего обследования свидетельствуют о том, что вы почти в порядке. Думаю, на днях даже сможете вернуться к работе, конечно, с разумными ограничениями. Я уже сообщил лично госпоже Президенту, как она о том просила, что завтра выписываю вас. За вами придут коллеги, помогут…

— Сегодня! Сейчас! — Не дослушав, рывком поднялся Грейвс. — Где моя волшебная палочка?

— Но, мистер Грейвс, уже глубокий вечер… Завтра… — попытался возразить целитель, однако, глядя на заходившие на впалых щеках пациента желваки, достал из ящика стола и открыл заклинанием коробку. Грейвс протянул руку, палочка сама прыгнула ему в ладонь.

Коротко поблагодарив, он вышел за дверь. Аппарировал прямо из больничного коридора.

От нервозности и слабости прибыл не очень точно и выпал из трансгрессии не возле подъезда дома сестёр Голдштейн, а почти за полквартала от него. Снова аппарировать не решился, припустил бегом что было сил. Голова кружилась, но страх подгонял его, жёг пятки. Страх за Куинни и Тину.

Вместе, вперемешку с буханьем сердца и прыгающими перед глазами камнями тротуара, лужами, фонарными столбами и уступающими ему дорогу редкими прохожими, в кипящих от нетерпения мыслях яркими вспышками мелькали картинки прошлого.

Юная невеста его старшего друга Джона Голдштейна, Эстер Брюн, очаровательная и пленительная настолько, что он, тогда ещё совсем мальчишка, не устоял и, хоть всеми силами не позволял себе этого, влюбился без памяти. А она стала миссис Голдштейн и хранила верность супругу, родила тому первенца, дочку.

Опасные эксперименты Джона, до самозабвения увлечённого магией навахо (1), его заражение лиотариантропией и превращение в Йи наалдлушии.

Поиски молодым мракоборцем Грейвсом лекарства для друга, удачные, но запоздалые. Мучительная беременность Эстер от мужа-оборотня, тяжелейшее разрешение от бремени. Слепой пятнистый детёныш пумы вместо новорожденного младенца на руках у принимавшего роды Персиваля.

Едва не покончивший с собой от чувства вины и отчаяния Джон.

Новые поиски — трудные, упорные, долгие — средства сдерживать в маленькой Йи наалдлушии Куинни её нечеловеческое естество, опять удачные, и опять непростительно запоздалые. Обезумевший, впервые после рождения обернувшийся юный зверь, в порыве ярости убивший пытавшихся его укротить родителей. Зелье Забвения для перепуганной до смерти Тины.

Негласная опека над Куинни, тщательно скрываемая привязанность к обеим сёстрам. Каждый год — новый ошейник с прахом анасази для младшей, взамен быстро изнашивающимся от бушующей в её жилах магии оборотней.

На поисках редких, запрещённых к свободному обороту тёмномагических артефактов навахо его и подловил Гриндевальд! Чёрт!

Если бы Грейвс не споткнулся, то пролетел бы нужный подъезд. С детства так быстро не бегал! Стараясь отдышаться и держась за ноющий бок, быстрым шагом поднялся на нужный этаж. Приготовил волшебную палочку. Прислушался. Тишина за дверью почему-то не успокоила, наоборот, показалась зловещей.

Открыв замок, Грейвс осторожно толкнул дверь.

Темно. Студёно. Ветер из разбитого окна гуляет по комнатам. Повсюду разбросанные вещи. Пятна на креслах и коврах. В углу что-то мерзкое и вонючее, похожее то ли на экскременты, то ли на срыгнутых мышей, крыс и птиц.

Под диваном погрызенные волшебные палочки…

На оставленный в квартире Голдштейн маячок надежды было мало, но всё-таки. Несмотря на смертельную усталость, спать не просто не хотелось — от мыслей о сне подташнивало. Ненадолго заскочив к себе и наскоро перекусив, Грейвс отправился в Конгресс. В своём отделе у дежурного, удивлённого и обрадованного появлению считавшегося тяжелобольным шефа, потребовал сводку за последнюю неделю. Поинтересовался, ходят ли на службу сёстры Голдштейн. Услышав ответ:

— Кажется, я их уже дня два-три не видел, сэр, или около того, могу уточнить. Куинни точно со вторника… — Грейвс нахмурился и погрузился в чтение сводки происшествий по городу, так или иначе связанных с магией, статутом секретности или необъяснимых для не-магов.

Через пару минут нашёл то, что искал, и совсем помрачнел. Вертя в руке волшебную палочку, задумчиво прочитал:

— Нападение на оленей в зоопарке… По словам очевидцев два огромных кугуара или пумы растерзали несколько бездомных собак в Краун-Хайтс… Труп нелегала на острове Эллис, останки четырёх трупов в том же районе. Все жертвы со следами укусов в загривок. — Странная болезненная ухмылка исказила его лицо. — Похоже, мои девочки вышли на большую охоту…