Все холера виновата год

• АФОРИЗМЫ, ЦИТАТЫ, ЖИТЕЙСКАЯ МУДРОСТЬ (570)
• ПОЗИТИВНОЕ МЫШЛЕНИЕ (364)
• ДНЕВНИК (19)
• ВСЁ ДЛЯ ФОТОГРАФИИ (5)
• БАТИК (9)
• полезные уроки (3)
• БИСЕРОПЛЕТЕНИЕ (26)
• ВИДЕО (2420)
• веселушки (656)
• разное (115)
• видео МК (101)
• докфильмы (71)
• Lena Ohot (60)
• релакс (50)
• танцы (21)
• Елена и Олеся (17)
• короткометражки (15)
• поэзия (13)
• экскурсии (9)
• Юрий и Елена Кононовы (7)
• история ВОв (5)
• концерты (2)
• инструментальная музыка (624)
• музыка (647)
• мультики (153)
• романтическая коллекция (9)
• ВЫШИВАНИЕ (2476)
• РУКОДЕЛЬНИЦЕ ДЛЯ ДУШИ (300)
• ИДЕИ ДЛЯ ТВОРЧЕСТВА (223)
• ГЛАДЬ и люневильская вышивка (87)
• ангелы (52)
• хочушки (24)
• БИСЕР (14)
• дизайнеры (12)
• РИШЕЛЬЕ (12)
• наборы (11)
• РОКОКО И ФРАНЦУЗСКИЙ УЗЕЛОК (10)
• ТАМБУРНАЯ ВЫШИВКА (3)
• ВЫШИВКА ЛЕНТАМИ (2)
• БЛЭКВОРК (16)
• домики (14)
• закладки (18)
• из бабушкиного сундука (86)
• картины (143)
• книги и журналы (302)
• миниатюры (21)
• мои работы (99)
• подушки (67)
• рукодельные полезности (130)
• пуфики (4)
• рождественско-новогоднее (165)
• сердечки (70)
• схемы (922)
• чайно-кофейная тема (103)
• юмор в вышивке (47)
• ВЯЗАНИЕ КРЮЧКОМ (800)
• для дома (240)
• аксесуары (40)
• книги и журналы (23)
• мои работы (8)
• одежда (108)
• пледы (97)
• узоры, идеи для творчества (249)
• шали, палантины, шарфы (51)
• ВЯЗАНИЕ СПИЦАМИ (519)
• головные уборы (29)
• разное (12)
• узоры Хитоми Шидо (8)
• носки, варежки (55)
• одежда (120)
• пледы (31)
• узоры, идеи для творчества (244)
• шарфы, палантины, шали (73)
• ДАЧА (144)
• "полезности" (18)
• "скульптура" (26)
• дизайн садового (дачного) участка (84)
• мебель (22)
• садовые растения (8)
• ДЕКУПАЖ и РОСПИСЬ (171)
• мои работы (35)
• ДЛЯ ЖЕНЩИНЫ (104)
• УХОД ЗА СОБОЙ (76)
• КУЛИНАРНАЯ КНИГА (413)
• ПОЛЕЗНЫЕ СОВЕТЫ (29)
• ЛЕЧИМСЯ ВКУСНО (23)
• БЛЮДА ИЗ РЫБЫ (19)
• БЛИНЫ, ОЛАДЬИ (8)
• ПРИПРАВЫ, СОУСЫ (2)
• ВЫПЕЧКА (103)
• ДЕСЕРТЫ (12)
• ЗАКУСКИ (9)
• ВЫПЕЧКА Праздничная (18)
• ЗАПЕКАНКИ (17)
• из кабачков (13)
• из субпродуктов (9)
• из тыквы (16)
• из фарша (8)
• КАШИ, БЛЮДА ИЗ КРУП (6)
• МАКАРОШКИ (3)
• МЯСНЫЕ БЛЮДА (26)
• НАПИТКИ (14)
• О ПРЯНОСТЯХ и СПЕЦИЯХ (7)
• ОВОЩНОЕ ВЕЛИКОЛЕПИЕ (26)
• ОТ КУРОЧКИ РЯБЫ (ИЗ ЯИЦ) (12)
• САЛАТЫ (31)
• СУПЫ, БОРЩИ (17)
• УКРАШЕНИЯ БЛЮД (46)
• ХЛЕБ (32)
• МЫЛО (14)
• НА ЗАМЕТКУ! (31)
• ОБО МНЕ (1381)
• осень (134)
• чирикаю (62)
• 12 месяцев (фотопроект) (9)
• Ах, как много на свете кошек. (7)
• иду в гости. (21)
• из далека. (11)
• размышлялки, ворчалки и т.п. :-) (389)
• культпоход (31)
• мои питомцы (41)
• моё рукоделие. (161)
• мои рукодельные процессы (57)
• моя коллекция (43)
• попутчики (22)
• прогулки. (119)
• я поздравляю. (168)
• я читаю. (157)
• ОРГАНИЗАЦИЯ БЫТА (308)
• органайзер (138)
• полезные советы (102)
• семейный бюджет (6)
• стирка (8)
• уборка (22)
• ПРАЗДНИКИ (38)
• ПЕРЕДЕЛКИ (116)
• из старых джинсов (65)
• ПОДАРКИ (113)
• упаковка (59)
• ПОЭЗИЯ (448)
• ПРИТЧИ (220)
• СУМКИ (139)
• УЮТНЫЙ ДОМ (1068)
• ароматы (8)
• балкон (16)
• ванная комната (32)
• комнатные растения, деревья, букеты (129)
• игрушка в интерьере (211)
• идеи для интерьера (291)
• комнатные растения (9)
• кухня (189)
• мои работы (9)
• подушки (116)
• пуфики (7)
• свечи (5)
• скатерти, салфетки (108)
• спальня (23)
• фартуки (16)
• часы (4)
• шторы (27)
• ФЕН-ШУЙ (23)
• в вышивании (8)
• кухня (3)
• прихожая (2)
• ШИТЬЁ (856)
• для дома (237)
• ПЭЧВОРК (156)
• полезные советы (66)
• броши (28)
• секреты кроя (2)
• для животных (3)
• одежда (116)
• тильды, игрушки, декор (277)
• ЭТО ИНТЕРЕСНО! (9537)
• про СЧАСТЬЕ (1040)
• ИСТОРИЯ (137)
• медицина, биотехнологии, наука (108)
• известные женщины (78)
• ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ, ДОБРОТА (74)
• фотография красоты России (44)
• кладбищенские истории (43)
• Pin-Up (36)
• активная старость (26)
• живопись цифровая (19)
• экскурсии (11)
• филателия (3)
• Ar Deko (13)
• архитектура (48)
• бонистика, нумизматика, геральдика (40)
• всё о горячительных напитках (57)
• всё о кофе и кофе-поэзия (267)
• вышивка, текстиль (259)
• гороскопы, гадания, тесты (398)
• дела рабочие (14)
• живопись (1609)
• здоровье, психология (428)
• иллюстрации, карикатура, рисунки, комиксы (414)
• искусство (234)
• искусство Востока (64)
• история одного бренда (113)
• история моды, дизайн одежды, аксессуары (153)
• календари (119)
• картины-иллюзии (22)
• кино, мультипликация, музыка (183)
• кулинарные истории (18)
• ландшафтный дизайн, парки, лэнд-арт (35)
• литературно-книжное, русский язык (556)
• монастыри, церкви (15)
• мотиваторы и демотиваторы (2126)
• невероятное (66)
• ностальгическое (42)
• о политике, экономике, нравах, законах, обществе (172)
• религия (85)
• скульптура (189)
• среда обитания (131)
• традиции, праздники, фестивали (200)
• уличное искусство (стрит-арт) (175)
• фарфор, керамика, стекло (61)
• фотография (231)
• чай и всё о нём (107)
• ЮМОР, ПОЗИТИВ (6103)

"Всё холера виновата!" П.А. Федотов (история одного шедевра)

Павел Андреевич Федотов. "Все холера виновата! ". Бумага, акварель. 1848. Русский музей.

Автор картины "Всё холера виновата!" - тот самый Федотов, который написал "Сватовство майора" и "Утро чиновника, получившего первый крестик". Картины объединены не только сатирическим содержанием, но и приятной деталью: на каждой есть котик!

Котики на картинах Федотова "Сватовство майора" и "Свежий кавалер. Утро чиновника, получившего первый крестик".

И если на картинах про майора и чиновника кошки, усердно занимающиеся своими делами (умываться и драть стул - одинаково важные занятия!), контрастировали с хаосом человеческих жизней, подчёркивали его, то на картине "Всё холера виновата!" котик примкнул к общей неразберихе.

Вот он, полюбуйтесь:

Видимо, кот запаниковал от вида и звука упавшего человека, стал метаться по комнате - и оказался подмышкой.

На полу лежит грузный мужчина - кажется, что он умирает. Женщины суетятся. Одна растирает умирающему грудь щёткой. Другие - надо же что-то делать! - взялись за кота. Тем временем другие мужчины за столом невозмутимо продолжают выпивать и закусывать, не слишком переживая об умирающем.

Так что же с несчастным? Холера или всё-таки сердечный приступ?

Вы, конечно, уже догадались. А Федотов сам всё объяснил - в стихотворении-экспромте, которое набросал на обороте этой акварели: мужчина перепил.

В 1848 году холера, на которую сваливали все неприятности, действительно свирепствовала в Санкт-Петербурге. В сентябре Федотов представил на выставку в Академии художеств свои главные хиты - "Свежего кавалера", "Сватовство майора" и "Разборчивую невесту", но публика не смогла посмотреть картины - из-за эпидемии выставки и другие многолюдные мероприятия не проводились.

Героев картины "Всё холера виновата!" Федотов списал со своих родственников. И себя тоже изобразил. Более того - над собой посмеялся. Один из сидящих за столом выпивох (с поднятой вверх левой рукой) - автопортрет Федотова: художник изобразил себя с реалистичной плешью, кое-как прикрытой остатками волос.

Слева - автопортрет Федотова. справа - Федотов на картине "Всё холера виновата!".

Пьяниц Федотов не любил. И высмеивал не впервые.

Павел Андреевич Федотов "Господа! Женитесь - пригодится!". 1840-е. "

Акварельный эскиз "Всё холера виновата!" так не превратился в полноценную картину маслом. После успеха "Сватовства майора" Федотов перебирал разные анекдотичные сюжеты, чтобы найти идею новой картины. Но эту историю забросил. Однако котики в его работах ещё появятся.

Павел Андреевич Федотов. Офицер и денщик. 1850

Небольшая домашняя пирушка, один гость свалился со стула, перебрав в напитках, а вокруг него суета: женщина растирает ему щеткой грудь, хозяин тянется со стаканом чаю, между двумя дамами идет жаркий, чуть ли не до драки, спор о необходимых средствах, а потерпевший меж тем лежит пластом, раскинув руки,- серьезное перемешано с комическим.

Портрет М. М. Родивановского — Павел Федотов В расширении круга знакомых Федотов был непредприимчив и более всего полагался на сами собою складывавшиеся.

Свежий кавалер. Утро чиновника, получившего первый крестик — Павел Федотов В 1844 г. Федотов вышел в от ставку и решил осуществить свою мечту: стать наконец.

Игроки — Павел Федотов В начале 50-х гг. радостное восприятие мира сменяется у Федотова безысходным трагизмом. Художник начинает сомневаться.

Портрет М. И. Крыловой — Павел Федотов На портрете изображена молодая женщина, со спокойным лицом, всем своим обликом демонстрирующая непосредственность и открытость.

Федотов и его товарищи по лейб-гвардии Финляндскому полку — Павел Федотов «Старшие офицеры у нас все отличные люди, но они держат себя часто в стороне от.

Портрет Елизаветы Петровны Жданович — Павел Федотов С Ждановичами художник находился в тесных дружеских отношениях. Эта семья была для Федотова родной. Близость.

Портрет детей Жербиных — Павел Федотов Фигуры детей, изображенных на переднем плане, максимально приближены к зрителю и заполняют почти все пространство.

Портрет Е. Г. Флуга — Павел Федотов Постепенно заводились и новые, не армейские, знакомства. Федотов крепко сдружился с семейством Флугов, обитавших совсем.

Портрет Н. П. Жданович в детстве — Павел Федотов Наденьку Жданович Федотов знал еще совсем маленькой, он сделал парные акварельные портреты ее и сестры.

Завтрак аристократа — Павел Федотов Великий мастер, у которого кисть и взгляд сосредоточены на таких вещах, что показывают разнообразие красок.

Офицер и денщик — Павел Федотов Небольшая картина изображает забавную сценку: молодой офицер играет с крохотным котенком, ставшим на задние лапы.

Портрет Н. П. Жданович за клависином — Павел Федотов Это — самое значительный портрет работы П. А. Федотова. Как и в других работах Художник.

Портрет архитектора — Павел Федотов Этот портрет попал в Русский музей из бывшего музея лейб-гвардии Финляндского полка, куда некогда был.

Портрет Aлександры Петровны Жданович — Павел Федотов С Ждановичами художник находился в тесных дружеских отношениях. Эта семья была для Федотова родной. Близость.

Уличная сцена в Москве во время дождя — Павел Федотов Здесь изображена, должно быть, совершенно конкретная, рисованная с натуры, московская улица, легкий дождик и народ.

Портрет Ольги Петровны Жданович, урожденной Чернышевой — Павел Федотов Ольга Петровна — вторая жена Петра Владимировича Ждановича, член семьи старинных и любимых друзей. За.

Проект надгробия Е. И. Гагариной — Иван Мартос В этом произведении скульптор наиболее точно следует античным образцам. Надгробному памятнику свойственны ясность и определенность.

Царский Указ. Малюта Скуратов — Павел Рыженко Царский опричник, лютый палач, прославившийся своей беспредельной жестокостью, держит в руке царев указ. Отправляет его.

Итальянский вид — Федор Алексеев Перспективная живопись, по которой специализировался Алексеев в Академии художеств, считалась прикладной областью искусства, тесно связанной.

Северная деревня — Павел Никонов Павел Никонов вместе с Виктором Попковым обратились в своем творчестве к трагическому положению русской деревни.

Портрет И. И. Шувалова — Федор Рокотов Иван Иванович Шувалов, прекрасно воспитанный, хорошо знающий иностранные языки, в 1742 г., 22 лет отроду.

Благословение Сергия — Павел Рыженко Преподобный Сергий благословляет Димитрия Ивановича Донского на Куликовскую битву. Какая трудная тема для картины после.

Молитва Пересвета — Павел Рыженко Автор о картине: «Пересвета я здесь специально изобразил не воинственным. Мне очень важно было не.

Портрет Н. И. Уткина — Василий Тропинин Николай Иванович Уткин — русский гравер. Учился в петербургской АХ у А. Я. Радига и.

Портрет И. В. Сталина — Павел Филонов «Это мужчина среднего роста с каким-то деревянным лицом… как смоль черные волосы покрывают конический череп.

Победа Пересвета — Павел Рыженко Данная картина Павла Рыженко отражает одну из наиболее достоверных версий поединка, в соответствии с которой.

Наши будни — Павел Никонов Появление в 1960 году этой картины Павла Никонова вызвало скандал в высших художественных кругах. Говорили.

Как лукавого в грехах

Наш брат укоряет

Так, когда холеры страх

В городе гуляет.

Всё всему она виной

Всё холеры. Так иной

Чуть до вкусного дорвется,

Не утерпит — так напрется,

Что в здоровую-то пору

Перварить желудку впору.

Так подчас забывши страх

На приятельских пирах

Выпьют одного вина

По полдюжины на брата.

Смотришь худо — кто ж вина —

Всё холера виновата…

И в этих непритязательных, экспромтом сочиненных стишках всё высказал, и сидеть над картиной стало уже неинтересно.

Как будто и композиция удачно сложилась — отыскался центр, к которому все потянулось, отыскалось и общее движение, связывающее всю группу. Кое-что еще путалось, мешая друг другу, но все это легко можно было исправить, проверить, перекомпоновать. Не в том дело было: компонуй не компонуй, а все равно выйдет мелочь, забавный анекдот — потешить компанию, не более того.

Прежде барыней была

И примерною слыла,

В рынок с поваром ходила,

Огурцы, грибы солила

И огарки берегла.

Погуляла за границей

Да в Париже пожила —

Но и тут дело стало. Попрекать светскую дамочку, набравшуюся идей, модно вырядившуюся и эмансипированно попыхивающую пахитоской посреди домашнего развала, показалось неинтересным.

Продолжать можно было в обе стороны — и вперед и назад.

Попробовал назад, в том был свой резон, потому что картина все-таки получилась больше про купеческое семейство, нежели про самого Майора, чья фигура жаждала воздаяния. Однако все размышления Майора по поводу перемены образа жизни — и варианты устройства, и резоны, и контррезоны — предмет скорее словесный, чем вещественный, и Федотова потянуло к перу, а не к карандашу. Получилось даже не стихотворение, а целая поэма.

Разумеется, он не сидел сложа руки: продолжал компоновать и подыскивать сюжеты, портретировал друзей и знакомых, без устали рисовал. Возникали даже совершенно новые начинания, как будто близкие к осуществлению, причем на самом неожиданном месте.

Обыкновение зарисовывать все мало-мальски интересное из увиденного давно стало привычкой. Делал это Федотов из потребности наблюдать и запоминать, для собственного развлечения и для неустанного упражнения руки и глаза: как нарисуешь, так крепче удержится, а потом на что-нибудь и пригодится.

Это были бесхитростные типы, забавные сценки, любопытные подробности жизни, причем не только жизни публичной — на улице, в лавке, на рынке, но и частной — в будуаре, в гостиной, в столовой, на кухне, за завтраком или игрой в карты. Словно все это было зорко высмотрено с высоты сенника, только сенника, вознесенного над всей столицей, над всеми ее закоулками, где гнездилась и копошилась пестрая человеческая жизнь, разворачивалась панорама страстей и страстишек человеческих — базара житейской суеты.

Из совершенного пустяка, из разрозненных рисуночков, которым, казалось бы, прямая дорога во владение Коршунова, постепенно, незаметно и ненароком стало возникать нечто заслуживающее внимания — обширная, не имеющая ни конца ни начала (как в самой жизни нет ни конца ни начала), серия, интересная не только для автора и его знакомых, но и для посторонних людей. Федотов и сам бы не мог объяснить, как это получилось.

Рисунки эти по большей части были сочинены, но, в отличие от сепий, в них не было и следа придуманности, выстроенности. Однако, с другой стороны, их нельзя было принять и за бесхитростные натурные зарисовки, запечатлевающие явление жизни в таком виде, в каком оно предстало глазу. В них была лаконическая ясность композиции, строго отбрасывающей все лишнее, точность характеристик, собирающих в себе впечатления от многих лиц, очищенных от случайного и возведенных в тип. В них явственно обнаруживалось стремление показать всё красиво, изящно и легко. В них, ну или в большинстве из них, было художественное совершенство — чаемое и достигаемое.

Подписи, заметно расширяя границы показываемого, меняли вместе с тем и назначение рисунков: каждый становился маленьким спектаклем и, следовательно, требовал публики — не близких людей, которым, показывая, все можно обсказать, но посторонних. Закономерно явилась мысль рисунки издать — или подбирая отдельными сериями по темам, или выпуская регулярно, наподобие журнала.

Разгром кружка Петрашевского был лишь звеном в цепи событий, сгущавших и без того тошнотворную атмосферу российской жизни; каждый день казалось, что хуже быть не может, а на другой день оказывалось, что может быть еще хуже. Полиция свирепствовала, цензура безумствовала, доносительство процветало как никогда. Великий животный страх, охвативший Николая I еще при получении первых известий из Франции, все возрастал и находил выход в мерах то бессмысленных, то жестоких, то бессмысленно-жестоких. Чем же мог порадовать новый 1849 год, начавшийся запретом на употребление спичек, игру в лото по клубам и на маскарады с лотереей-аллегри?

В попытках представить Федотова петрашевцем, точно так же, как Грибоедова декабристом, ощущается некое неуважение к великим людям. Словно нам мало одного того, что они сами по себе суть Грибоедов и Федотов, и им надо еще выписать билет на гражданскую благонадежность.

Слишком уж был Федотов сосредоточен на своем кровном деле, доставшемся ему так трудно и так поздно, слишком спешил наверстать упущенное и слишком многое собирался еще сделать, чтобы всерьез посвящать себя социальным учениям и их пропаганде. Да и перечитывая все его оставшиеся записи и заметки, скрупулезно извлекая из них те немногие, что имеют мало-мальски политический характер, и толкуя их самым расширительным образом, не отыскать в них ничего, что свидетельствовало бы о зрелых и определенных политических взглядах.

Иное дело, что Федотов был уже далеко не тот, что прежде, и спокойно, даже сочувственно мог выслушивать суждения, которые совсем недавно его бы смутили, а еще раньше и возмутили бы. Ему было 34 года, и чем дальше шло время, тем заметнее он менялся. Общение с хорошо образованными и воспитанными людьми, не ограниченными военной кастовостью, причем с людьми самыми разными, не проходило бесследно. Его чуткая натура охотно тянулась к добру, просвещению и утонченности, где бы их ни находила. Отслаивались привычки и предрассудки, привитые в корпусе и закрепленные в полку. Многое начинало его интересовать, во многом он открывал пищу для своего ума и воображения.

Чтение его по-прежнему оставалось беспорядочным. Очень уж многое прошло мимо него в детские, юношеские и молодые годы, и очень уж мало было времени на то, чтобы упущенное последовательно восполнять. Не один томик он отбрасывал на полстранице, с тем чтобы скорее взяться за другую книгу.

При всем том у него уже образовался собственный вкус — и вкус достаточно своеобразный, едва ли не странный.

Это предпочтение не покажется таким уж неожиданным, если заметить, что и из западных современных литераторов Федотов выбирал себе фаворитов в близком роде.

Вкус каждого художника далеко не всегда складывается по прямолинейной логике. Сплошь и рядом, крепко став на собственный путь, он уже не нуждается в подтверждении своей правоты и в поддержке чужим примером, а тянется к искусству, казалось бы, от него далекому.

Тем более если этот художник всеми обстоятельствами своей жизни, настойчиво лепящей из него маленького человека, разделяет вместе с тысячами маленьких людей их пристрастие ко всему фантастическому, эффектному, экзотическому — всему, что позволяет маленькому человеку воспарить над уродствами давящей на него действительности, приобщиться к чему-то возвышенному и даже в себе самом ощутить некую исключительность.

Однако, если копнуть глубже, то дело представится еще сложнее. Федотов, в сущности, едва только успел начать свой творческий путь, а пути этому предстояло оказаться извилистым и увести не только далеко, но и несколько в сторону от первоначального направления. То, с чего он начинал, то, на чем стояли литераторы натуральной школы, подававшие пример живописцам, то, на чем сам он, вероятно, еще стоял и на чем возгорелся его долговечный успех, а потом и посмертная слава — правдивое изображение реальной жизни, — на самом деле не было для него конечной целью, но лишь средством, ближней ступенькой к достижению чего-то иного, о чем он еще понятия не имел, но к чему инстинктивно готовился. Вот почему романтизм любого вида (и даже сорта) оказывался для него желанен. Так малый ребенок грызет штукатурку, понятия не имея, что ему нужен кальций.

Не та же самая жажда страстей и потрясений влекла его в театр?

В театре он бывал теперь гораздо чаще. Дороговизна билетов уже не отпугивала: ставший таким, как все, он мог теперь позволить себе роскошь, недоступную гвардейскому офицеру, — ходить в раек. Преимущества райка заключались не только в дешевизне. Жизнь, окружавшая его здесь, была куда как интереснее, нежели та, которая кишела где-то внизу — в партере, в ложах, в местах за креслами, едва различимая в блеске эполет и драгоценностей, в трепетании дамских вееров, едва доносившаяся единым ровным жужжанием, в которое сливалась праздная светская болтовня.

Вечный обитатель окраины и живописатель окраинных, непарадных сторон человеческого бытия, он и в театре тянулся ко всему непарадному, будничному, изнаночному.

Сидя в райке бок о бок с лавочниками, мастеровыми, слугами, бедными чиновниками, студентами и прочим простым людом, он оказывался в увлекательной для него житейской стихии и порою разрывался между желанием смотреть на сцену и потребностью оглянуться вокруг — так чистосердечно изъявляли его соседи свои чувства, так непринужденно выказывали свои характеры и вкусы, так резво и дружно вскакивали на ноги и цепенели, когда являлся на сцене престарелый отец, кознями недоброжелателей в течение многих лет отринутый от семейства, или невинная добродетельная героиня счастливо избавлялась из нечистых объятий злодея. И сам он точно так же вскакивал на ноги, так же цепенел, и замирал, и хохотал вместе со всеми.

Театр в ту пору процветал, превосходные актеры блистали в нем — Каратыгин, Мартынов, Самойлов, Сосницкий; не раз наезжал из Москвы Мочалов. При всем том учебником жизни театр тогда никак нельзя было назвать, и в этом смысле он, подобно живописи, сильно отставал от литературы: жизненная повседневность если и просачивалась на сцену в водевилях, то уж вовсе не заявляла о себе в исторических трагедиях и мелодрамах, заполнявших репертуар.

Но зачем было Федотову учиться в театре жизни? На то была перед ним сама жизнь. А вот незабываемые мгновения полета души, неизъяснимого восторга, вдруг переполняющего тебя, трепета от чужих страстей, бросающих то в жар, то в холод, великого опьянения небывалым, отрешающим от будничного, — мог ему подарить только театр.

Если и учился он чему-то у театра, так не жизни, а искусству. Сцена по-прежнему оставалась для него непревзойденным образцом того, как можно красиво и выразительно расположить и показать зрелище человеческого существования; жесты и мимика и самая позировка актеров показывали, какими зримыми и наглядными могут стать самые тайные, самые сокровенные чувства и побуждения человека.

Словом, театр увлек его. Он даже свел театральное знакомство — и не с кем-нибудь, а с Василием Самойловым, уже тогда широко известным актером.

Федотовский круг продолжал меняться. Старых, от полка, приятелей становилось в нем все меньше, да и те мало-помалу отходили на задний план, исключая разве что самых-самых, вроде неистребимых друзей Ждановичей или Рейслеров со всеми их домами.

В повадках общежития Федотов был в известном смысле рационалистом. Его широко известное доброжелательство было слишком уж безупречно и неизменно и слишком уж ровно распределялось среди тех, с кем его сталкивали обстоятельства, чтобы за ним стояла безудержная и всепоглощающая жажда доверительного чистосердечного общения. Жизнь учила его общительности с первых самостоятельных шагов, и учила на совесть. Но по-настоящему ему хватило бы близкого участия очень немногих истинных друзей, может быть, только трех, тех, с кем он пожелал проститься перед смертью — Рейслера, Бейдемана (злосчастная история с Еленой была предана обоюдному забвению, и дружба воссияла вновь) и Дружинина.

И все же общество и общение в самом деле были интересны ему, и новых знакомств он не чурался, а охотно шел им навстречу.

Нужны были непрестанные наблюдения над человеческой натурой — не только те быстролетные, которые в изобилии поставляла ему улица, но и те длительные, скрупулезные, которые может дать только близкое и постоянное общение.

Нужна была (он давно это понял) и известная разрядка, отдых, возможность расслабиться в непринужденной беседе, в легком ухаживании за дамами, в острословии.

Наконец, нужны были, и чем дальше, тем больше, всевозможные новости, которых он был лишен в своем затворничестве, разные мнения и их стычка в свободном, а порою горячечном российском разговоре — к ним он прислушивался, над ними после раздумывал, пытаясь разобраться.

Разбираться было трудно. Говорил ли один из спорщиков — Федотов готов был с ним согласиться во всем, так сказанное было верно. Вступал ли в спор его оппонент — и тот оказывался решительно прав в любом слове, и его аргументы были не слабые. Все противоречили друг другу, и каждый был прав по-своему — и дерзкие мечтатели, убежденные в том, что жизнь надо переменять, и как можно решительнее, и трезвые консерваторы, взывавшие к мудрости высшего промысла, устроившего жизнь именно такой, пугавшие разрушительным хаосом. Все были правы — а жизнь не становилась ни лучше, ни хотя бы понятнее от их разумных и справедливых речений. Мир, когда-то представлявшийся таким простым в своих генеральных нравственных началах, которые надо было для достижения гармонии и благоденствия всего-то и делать, что исправно поддерживать, просвещая заблудших, — этот мир оказывался все более сложным, не поддающимся ни исправлению, ни истолкованию, — противоречивым до мучительной безнадежности. Это новое отношение к миру, которое зарождалось в нем, не несло отрады, и, может быть, он был бы рад возвратиться под сень успокоительной веры в силу высшего Промысла и даже в справедливую мудрость предначертаний и установлений Российской Империи, но назад пути не было.

Менялось не только окружение Федотова — менялось и отношение к нему. Раньше он был дилетант, один из многих, разве что подаровитее. Ему воздавали, но то был успех зрячего в стране слепцов. Сейчас же о нем, о некоем отставном офицере, делающем что-то удивительное, стали поговаривать среди людей, причастных к искусству, и его младшие (порою не намного моложе его) товарищи стали посматривать на него с пиететом.

Он шел туда, куда уже стремились некоторые из художников, но куда еще никто не знал верной дороги. Его безупречное мастерство, словно непонятно откуда взявшееся, его судьба художника, самого себя выучившего и воспитавшего, его положение частного лица, не защищенного ни одним из механизмов государственной службы, не пользующегося ничьей поддержкой, живущего как ему вздумается и делающего то, что ему хочется, — все было необычно, все внушало к нему уважение.

К Федотову все чаще начинали прислушиваться — не только когда он брал в руки гитару или читал стихи, но и когда речь шла об искусстве. Если он и раньше не любил держаться робким молодым человеком, ищущим покровительства, то теперь за ним стояло его дело, дававшее определенные права. Его звали поглядеть новую картину товарища — он смотрел, просили сказать мнение — он говорил, спрашивали совета — он давал, неизменно сохраняя деликатность, присущую ему.

«Расхаживая с ним по чьей-нибудь галерее или по залам Академии во время выставки, нужно было дивиться его беспристрастной, или, скорее, пристрастной в хорошую сторону натуре. Для маленькой искры таланта он прощал все ошибки, ее глушившие; если и таланта не было, он чтил трудолюбие художника, хвалил выбор сюжета, указывал на какую-нибудь малейшую дельно выполненную подробность. Людям, дающим волю своей зависти, стоило иногда послушать эти оценки.

— Не глядите на эти деревья: это веники, — говорил он, — да ведь и старые итальянцы писали веники на своих фонах. Обратите внимание на грацию головки и на эту складочку. — А вот полюбуйтесь на этого голяка, что стоит на коленях. Он в восторге: видно, что у него сердце хочет из груди выпрыгнуть. Освещение… ну да незачем глядеть на освещение! — А вот заметьте, что значит писать на память, без натуры, от себя: у этого сидящего старика нога будет в сажень, если ее вытянуть; зато как милы две девушки по сторонам. Писал француз — французу все прощается.

И все же, как ни возрастал его авторитет у художников, как сам он ни оценивал сделанное — все это было еще не то. Главная проверка была еще впереди: выставка. Только она одна могла установить истинную цену его терзаниям, жертвам, труду и подвижничеству.

Она открылась 2 октября 1849 года и продолжалась ровно две недели.

Перед картиной Федотов читал совсем другое сочинение, написанное либо незадолго до выставки, либо (и скорее всего, экспромтом) как раз в те дни, когда явилась неожиданно необходимость давать пояснения толпе незнакомых людей.