Болел ли пушкин холерой

День за днем проживаем вместе с Пушкиным его Болдинскую осень, следя за ней по 18 письмам, отправленным им за три месяца. День четвертый

Текст: Михаил Визель

4. Проповедь о холере и московская метафизика

Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

Или, добавил Пушкин уже в прозе, к гробовщику на новоселье явились…

Усадьба Гончаровых на Большой Никитской (не сохранилась, №48—50 по современной нумерации)

На Никитской же стояла городская усадьба Гончаровых (остаток их владений стоит до сих пор, это дом 2А по Трехпрудному переулку — и на нем действительно висит мемориальная доска в честь Натальи Гончаровой, только другой, художницы; но названной в честь нашей героини — своей двоюродной бабки). Так что переезд с Басманной на Никитскую для Пушкина символически обозначал переезд из родительского дом в семейный.

Трехпрудный пер., 2. Дом усадьбы архитектора С.М. Гончарова, племянника Н.Н. Гончаровой

— Что ты, батюшка? не с ума ли спятил, али хмель вчерашний еще у тя не прошел? Какие были вчера похороны? Ты целый день пировал у немца, воротился пьян, завалился в постелю, да и спал до сего часа, как уж к обедне отблаговестили.
— Ой ли! — сказал обрадованный гробовщик.
— Вестимо так, — отвечала работница.
— Ну, коли так, давай скорее чаю да позови дочерей.

Гробовщик и немец-портной. Рисунок Пушкина/rvb.ru

П. А. ПЛЕТНЕВУ
29 сентября 1830 г. Из Болдина в Петербург

Болдино, 29 сентября.
Сейчас получил письмо твое и сейчас же отвечаю. Как же не стыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? хорош и Дельвиг, хорош и Жуковский. Вероятно, я выразился дурно; но это вас не оправдывает. Вот в чем было дело: теща моя отлагала свадьбу за приданым, а уж, конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел иль думал отказаться? но я видел уж отказ и утешался чем ни попало. Все, что ты говоришь о свете, справедливо; тем справедливее опасения мои, чтоб тетушки, да бабушки, да сестрицы не стали кружить голову молодой жене моей пустяками. Она меня любит, но посмотри, Алеко Плетнев, как гуляет вольная луна, etc. Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. Доселе он я — а тут он будет мы. Шутка! Оттого-то я тещу и торопил; а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, черт его побери. Теперь понимаешь ли ты меня? понимаешь, ну, слава богу! Здравствуй, душа моя, каково поживаешь, а я, оконча дела мои, еду в Москву сквозь целую цепь карантинов. Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц я здесь прожил, не видя ни души, не читая журналов, так что не знаю, что делает Филипп и здоров ли Полиньяк; я бы хотел переслать тебе проповедь мою здешним мужикам о холере; ты бы со смеху умер, да не стоишь ты этого подарка. Прощай, душа моя; кланяйся от меня жене и дочери.

Утешься, друг: она дитя.
Твое унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское — шутя.
Взгляни: под отдаленным сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льет она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит —
И вот — уж перешла в другое;
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?
Утешься.

В Москву! В Москву!

Герцог де Полиньяк/Wikipedia

Но рвясь в Москву, Пушкин все-таки напоминает про свое известное Плетневу пари с Вяземским: будет ли казнен свергнутый в ходе французской Июльской революции 1830 года и схваченный при попытке бегства реакционный министр герцог Жюль де Полиньяк (Пушкин ставил на то, что будет, но, к счастью, проиграл). И, в качестве cup de grace, или, как сказали бы в эпоху рэп-батлов, панчалайном хвастается перед другом дебютом в непривычном амплуа проповедника.

По утверждению астрологов, каждый человек рождается со склонностью к определенным, присущим моменту рождения, "букетом звездных болезней". Справедливо ли такое утверждение в отношении болезней А. С. Пушкина?

Родился Пушкин в конце мая (по старому стилю) и по канонам космобиологии принадлежал к психотипу людей зодиакального знака Близнецы, которым астромедицина приписывает склонность к болезням нервной системы, легких, плеч и рук.

НАЧНЕМ с первой предполагаемой болезни Пушкина. О том, насколько восприимчива и незащищена была нервная система поэта, можно судить по признанию самого Пушкина П. А. Плетневу: "Если бы ты знал, как часто бываю подвержен так называемой ХАНДРЕ. В эти минуты я зол на целый свет и никакая поэзия не шевелит моего воображения".

Болезнь "обнаженных нервов" отмечает и близкий родственник поэта Л. Н. Павлищев: "Переходы от порыва веселия к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обуславливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью высшей степени".

Пушкин, по-видимому, хорошо понимал причину своих болезней, поскольку связывал их с природой характера: "Мой нрав - неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и, вместе с тем, слабый - вот, что внушает мне тягостное раздумье".

Страдал Пушкин и такой типичной "зодиакальной" болезнью, как ревматизм, поразившей руку и ногу, которая в феврале 1828 года стала причиной сильного ушиба Пушкина из-за падения с высоты. По этому поводу поэт писал: "Я еще немного хромаю и боюсь лестниц - до сих пор не позволяю себе подыматься выше первого этажа".

. Особенно сильные приступы ревматизма досаждали поэту в 1831-1932 годах, когда он был озабочен тем, чтобы "не застудить руку". Но. не уберегся, что следует из письма молодой жене (декабрь 1831 г.): "Я опять застудил себе руку, и письмо мое, вероятно, будет пахнуть бобковой мазью".

Через год болезнь обострилась, что следует из переписки Пушкина с П. В. Нащокиным: "Я написал его ("Дубровского") в две недели, так как не брался за перо и не мог связать две мысли в голове".

Родители Пушкина также свидетельствуют о наличии у него предсказанной астромедициной болезни. Вот как живописует в октябре 1832 года картину болезни отец Пушкина: "Александр страдает ужасно. Снаружи нога, как нога: ни красноты, ни опухоли, но адская внутренняя боль делает его мучеником, говорит, что боль отражается на всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и неразборчивый. Не может он без ноющей боли ни лечь, ни сесть, ни встать, а ходить тем более".

Пушкин жалуется, что "скучает, не имея развлечений хотя бы в физической боли". Вспоминая молодые годы Пушкина, К. А. Полевой писал, что "после бурных годов первой молодости и тяжелых болезней, он казался по наружности истощенным и увядшим".

Но самой опасной болезнью Пушкина являлась АНЕВРИЗМА сердца, то есть опасность разрыва сердечного сосуда. С одной стороны, Пушкин хорошо понимал серьезность болезни. Но с другой, несмотря на то что с 18 лет Пушкин "носил с собой смерть" (вот она, легкомысленность Близнецов!), относился к болезни без должного внимания, "спустя рукава". Он не хотел делать операцию и даже обращаться к врачам!

Как в отношении к опасному заболеванию сказалась ПРОТИВОРЕЧИВОСТЬ характера Пушкина, считавшего, что болезнь, несущую смерть, может вылечить любой "псковский коновал".

Глубоко мистическая натура Пушкина, охраняемая перстнем-талисманом, по-видимому, не боялась смерти, что выразилось в отношении Пушкина к опасным заболеваниям. После путешествия в Арзрум он описал эпизод встречи с больными чумой: ". На другой день я отправился с лекарем в лагерь, где находились зачумленные. Я не сошел с лошади и взял предосторожность стать по ветру. Из палатки вывели нам больного; он был чрезвычайно бледен и шатался как пьяный. Другой больной лежал без памяти. Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали, как будто чума была не что иное, как насморк".

Свое мнение имел Пушкин и в отношении холеры, по свидетельству М. Н. Макарова, уверяя, что "холера не имеет прилипчивости и медики не скоро ее поймут".

В гороскопе рождения А. С. Пушкина астрологи усматривают указание на "жизнь, осложненную нападками и болезнями, воспаление брюшины, опасное для жизни кровотечение, склонность к медицине", что подтверждается последними днями жизни Пушкина. Так, в книге В. Вересаева "Пушкин в жизни" рассказывается, что тяжело раненный на поединке в живот Пушкин имел "воспаление брюшины и большую потерю крови, сам себе ставил на грудь пиявки и сам же мерил частоту пульса". Вот и не верь после этого астрологии!

Секрет его молодости

ГОВОРЯТ, секрет его молодости был в постоянном стремлении поддерживать хорошую физическую форму: летом плавал в реке, зимой перед завтраком принимал ванну со льдом. Любил русскую баню, как "вторую мать", и знал в ней толк: "Утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, окатится, да и назад. " Почти ежедневно стрелял из пистолета в цель, хорошо сражался на рапирах и слыл большим любителем верховой езды. И если Россия узнала о тонкостях английского бокса только в 90-х годах прошлого века, то, по свидетельству Вяземского-младшего, Пушкин уже в 1827 г. учил его "боксировать по-английски", т. е. почти за 70 лет до традиционной датировки. Любил Пушкин и прогулки с тросточкой, заметим, что тросточка, которую он "с легкостью подбрасывал", была весом 9 фунтов (это примерно 3,5 кг), по свидетельству других - в два раза тяжелее. Ко всему прочему Пушкин старался придерживаться определенного распорядка дня: "Просыпаюсь в семь, пью кофе. В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти - читаю. Вот мой день. "

Что ж, лошади, рапиры, пистолеты, навыки бокса и жонглирование девятифунтовой тросточкой - чем не джентльменский набор для молодого человека XIX века.

От природы Пушкин был хорошо сложен, и это признавали все современники - "плечист и тонок в талии". Сам он с некоторым кокетством отмечал: ". мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы. След из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины".

Сложилась определенная традиция - считать, что Пушкин был невысокого роста, однако и это сомнительно. Художник Г. Чернецов, работая над картиной "Парад на Царицыном лугу", под изображением Пушкина сделал пометку ". ростом 2 арш. 5 верш. с половиной", что составляет 166,74 см (рост по тем временам вполне средний).

ХОРОШАЯ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

Пушкин не был болезненным ребенком - сказывалась хорошая наследственность: его знаменитый прадед Абрам Ганнибал прожил 92 года, оба его деда, бабушка по линии отца и мать - более 60 лет (возраст по тем годам почтенный), бабушка Мария Алексеевна - 73 года и отец - 78 лет.

Верится с трудом, но в розовом детстве маленький Саша был толстым, неуклюжим, малоподвижным и, самое невероятное, молчаливым ребенком. Все это приводило мать в отчаяние, и она "почти насильно водила его гулять. заставляла бегать". Однако к семи годам от тучности и неуклюжести не осталось и следа, "он стал резв и шаловлив".

В лицейские годы здоровье Пушкина было доверено доктору Ф. О. Пешелю, очень милому человеку, о "котором могли отзываться дурно разве только его больные". Доктор придерживался благого принципа "не вреди" и прописывал своим пациентам лекарства (чаще всего из солодкового корня), которые не оказывали особого влияния на патологический процесс. Благо заболевания были несерьезными - простуды, ушибы и легкие недомогания. Лицеист Александр Пушкин болел не больше и не меньше своих однокашников - та же "простуда", пара ушибов, "головная боль". Отделывался парой-тройкой дней пребывания на госпитальной койке и снова возвращался к занятиям.

Наконец долгожданная свобода! После строгого распорядка шестилетней жизни в Лицее (подъем в 6.00, отбой в 22.00) сладкое слово "свобода" настолько овладела молодым повесой, что Жуковский и Батюшков были всерьез обеспокоены чрезмерными "шалостями" поэта: кутежи, пирушки, драки. Вот тут-то "к счастью" или "к несчастью" подкосила "гнилая горячка". Пушкин, как он сам говорил, "ускользнул от Эскулапа/ Худой, обритый - но живой. " Его знаменитые кудри были острижены. Что поделаешь, пока не отросли волосы, пришлось прикрывать голову красной ермолкой.

"Гнилая горячка" еще не раз сваливала Пушкина. Рецидивы не столь затяжного характера повторялись на протяжении последующих двух лет. Сам Пушкин считал, что причина болезни - в простуде: ". выкупался и схватил горячку, по моему обыкновению". В 1820 г. болезнь застала его в Екатеринославе. На этот раз больному повезло: в это же время по дороге на Кавказ в Екатеринославе оказалась семья Раевского, в свите которого был врач Е. П. Рудаковский. Доктор наблюдал у Пушкина "озноб, жар и все признаки пароксизма". Таким образом, по мнению Рудаковского, "гнилая горячка" Пушкина была не чем иным, как малярией с периодическими приступами. Было назначено соответствующее лечение - доктор "закатил хины", и это оказалось как нельзя кстати: больной через неделю вылечился.

Два месяца пребывания Пушкина на Кавказе в семейном кругу Раевских и серные горячие ванны окончательно вернули его к жизни: ". Воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие. купался в теплых кисло-серных, в железных и кислых холодных. "

МОДНАЯ БОЛЕЗНЬ

Как это ни покажется странным, но в начале прошлого века кроме моды на прически и наряды была мода на болезни, в моде были "аневризмы". Сегодня аневризмой называют патологическое расширение просвета артерии, проявляющееся выпячиванием его стенки. Подобное выпячивание развивается на участке замещения эластичной сосудистой стенки рубцовой тканью. Как правило, это происходит в результате хронического воспалительного процесса, поражающего сосуды, атеросклеротических изменений или травмы. В современной практике этот диагноз встречается редко, да и в прошлом веке вряд ли оно было так широко распространено, как о том писали "модные журналы". Современные медики считают, что, по всей видимости, диагноз "аневризма" в прошлом веке чаще ставился больным с варикозным расширением вен, при котором, как известно, так же образуются мешковидные выпячивания стенки сосудов.

Так или иначе, но Пушкин тоже указывал на то, что он страдает аневризмой: "Вы, может быть, знаете, - писал он на имя правителя канцелярии, - у меня аневризм. Вот уже 8 лет, как я ношу с собой смерть. Могу представить свидетельство какого угодно доктора".

О своем "аневризме" Пушкин вспомнил, когда просил у Александра I разрешения выехать в Европу: ". До сего дня я не имел возможности лечиться. Аневризм. также требовал бы немедленной операции". Однако царь разрешил Пушкину поехать не дальше Пскова ". и иметь там пребывание до излечения болезни".

Жуковский, обеспокоенный здоровьем Пушкина, принялся искать хирурга, который согласился бы приехать в Псков, чтобы прооперировать поэта. Он обратился к И. Ф. Мойеру, и тот незамедлительно дал свое согласие "спасти первого для России поэта". Однако дальнейшее поведение Пушкина совершенно не поддавалось объяснению: ". Операция, требуемая аневризмом, слишком маловажна, чтобы отвлечь человека знаменитого. Мне право совестно, что жилы мои так всех вас беспокоят. ей-богу первый псковский коновал с ними бы мог управиться. " - писал он. Жуковский в недоумении, друзья упрекают Пушкина в неблагодарности. Ситуация приобретает трагикомический оборот. Пушкин уже всерьез опасается, что ему привезут хирурга: "Друзья мои и родители вечно со мной проказят. Вразумите его (Мойера). Дайте ему от меня честное слово, что я не хочу этой операции. " Что это? Каприз? Недоверие? Разгадка оказалась куда более банальной. Спустя несколько лет Пушкин писал к друзьям: "Аневризмом своим дорожил я пять лет, как последним предлогом к избавлению. и вдруг последняя моя надежда разрушена проклятым дозволением ехать лечиться в ссылку. выписывают мне Мойера, который, конечно, может совершить операцию и в сибирском руднике. "

Но ведь Пушкин на что-то рассчитывал, выдавая себя за больного аневризмой, ему надо было, по меньшей мере, представить хоть какие-нибудь проявления болезни. Действительно, к прошению о разрешении на лечение за границей было приложено медицинское заключение за подписью инспектора Псковской врачебной управы В. Всеволодова о том, что у А. С. Пушкина имеется "на нижних конечностях, а в особенности на правой голени, повсеместное расширение кровевозвратных жил".

Надо сказать, Пушкин погорячился, сказав, что "первый псковский коновал" мог управиться с подобной операцией. Оперативные вмешательства на сосудах в то время были далеко не ординарными - выполнялись единичными хирургами и не в "рудниках", а исключительно в университетских клиниках, да и то не всегда удачно. По отчетам Н. И. Пирогова, из 69 операций на крупных артериях - 36 (то есть более половины) окончились неудачно, большинство из больных умерли. К счастью, Пушкин обошелся тогда без операции.

Книга вышла в 1999 году, сейчас она доступна, скорее всего, только в библиотеках нашего района. Мы посчитали возможным опубликовать к 220-й годовщине рождения великого поэта фрагмент из прошлого издания.

Пушкин - наше всё

Богородский край в судьбе поэта

Любимой супруге своей, Валентине Александровне, посвящаю

. Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошлое тлеет.

Но это первое впечатление невовлеченности края в творчество Пушкина предстает при внимательном исследовании поверхностным и несправедливым.

Попробуем представить себе облик поэта в конце 1820-х - начале 1830-х годов по воспоминаниям современников.

Любимец моды легкокрылой,

Хоть не британец, не француз,

Ты вновь создал, волшебник милый,

Меня, питомца чистых муз, -

И я смеюся над могилой,

Ушед навек от смертных уз.

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит:

Оно гласит, что не унижу

Пристрастья важных аонид.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид.

Портрет был выполнен по заказу Антона Дельвига, после его смерти Пушкин купил портрет у вдовы друга за тысячу рублей.

По заказу Дельвига в том же 1827 году профессор гравировального класса Академии художеств Николай Уткин выполнил по портрету Кипренского гравюру, которая приобрела широкую известность. Отец поэта и лицейские друзья считали гравюру Уткина самым похожим портретом Пушкина.

В таком настроении Пушкин отбыл из Москвы в Болдино.

Путь к Владимирскому тракту лежал по главной улице слободы - Тележной (называлась она еще 1-ой Рогожской, сейчас - Школьной). Здесь же жила и семья Коровиных, ямщицкое хозяйство которых оставалось могущественным вплоть до постройки Ярославской и Нижегородской железных дорог, когда большая часть ямщиков была вынуждена оставить свое дело.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Бессмертья, может быть, залог,

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Самое большое число умерших пришлось на 14 октября, когда от холеры скончалось 118 человек, от других болезней в этот день скончалось только семеро. В обычное время смертность в Москве составляла около 30 человек в день, при числе жителей 300 тысяч человек. Всего за период с сентября 1830 по январь 1831 годов болело холерой 8340 человек, умерло 4531, т.е. смертность составила более 50%.

Оцепление Москвы продолжалось до 6 декабря 1830 года. С этого дня были уничтожены карантины. Только в смежных с Московской губерниях еще на некоторое время были оставлены обсервационные заставы.

На другой год, в июне 1831 года, первые случаи заболевания появились в северной столице - в Петербурге, и сразу же были приняты меры, опробованные в 1830 году в Москве: город был окружен еще более плотным кольцом кордонов (военных застав) и карантинов, был образован особый комитет, назначены попечители, началось устройство больниц.

Мы чуть забежали вперед, но этому есть оправдание - холера 1830-1831 годов была настоящим бедствием для России. От холеры умерли близкие к Пушкину люди - дядя поэта Василий Львович Пушкин, знакомый с детства князь Николай Борисович Юсупов.

Вернемся все же к осени 1830 года, когда поэт, презрев все препятствия, едет в Болдино. Воспоминания путешественников начала XIX века помогут нам восстановить его дорожные впечатления. Вся дорога до Болдино составляла около 550 верст и проходила она через города Богородск, Покров, Владимир, Судогду, Муром, Арзамас, Лукоянов. Московско-Нижегородский тракт (его также называли Владимиркой, Казанским трактом, Большой Сибирской дорогой) еще не был выпрямлен, это произойдет позже - в 40-х годах.

Следующая и последняя на территории уезда почтовая станция размещалась в Платаве (Плотава, Плотово). Сюда станция была перемещена в начале XIX века из места ее первоначального расположения - деревни Микулиной. Платава была сравнительно небольшой деревеней - около тридцати дворов и сотни две населения. Так же как и в большинстве других селений уезда, здешние крестьяне жили, главным образом, ткачеством.

Преодоление расстояния в 100 верст от Москвы до Покрова составляло, практически, дневную норму для путешествующих. Г.А. Римский-Корсаков запечатлел в своих воспоминаниях хронометраж такой поездки: выехал из Москвы в 10 часов, в 12 - в деревне Новой, в 14 - в Богородске, в 18 - в Платаве (на этом участке он несколько задержался, переправляясь через разлившуюся весеннюю Клязьму на пароме), в 22 часа 30 минут путешественник прибыл в Покров.

Прервем воспоминания московского старожила и скажем, что первый этап располагался как раз на Рогожской заставе. Здесь арестанты, отправлявшиеся в Сибирь, останавливались для короткого отдыха и проверки, обычно по понедельникам и вторникам их колонны уходили в свой дальний и тяжелый путь. Впереди каторжные в кандалах, ножных и ручных, далее в одних ручных и просто без кандалов, а за ними возы с семейными арестованных: женами, детьми, родными. На повозках везли и больных арестантов.

Вернемся к воспоминаниям Богатырева:

«Зато по этому же тракту неслись и лихие песни. Звенели «малиновые« колокольцы под золотой, расписанной яркими цветами дугой, гремели и звякали бубенцы на наборной сбруе. Вихрем неслись лихие тройки, разливалась широкая песня лихача-ямщика по луговому простору и, отдаваясь эхом в лесу, пропадала в нем.

Села на этом пути были богатые, большие. Постоялые дворы - так впору боярину жить, а насчет угощения, так разве птичьего молока только да рыбных яиц нет, а то чего душа захочет, того и просит.

Арзамас, по отзывам всех видевших город в эти годы, представлялся лучшим городом в губернии и по красоте зданий, и по богатству промышленности и торговли. Возникший еще в 1578 году как укрепленный город, Арзамас, благодаря выгодному географическому положению, стал богатым торговым центром (продажа хлеба, лука, птицы, скота). В городе развивались различные ремесла, среди которых главные: войлочное, кожевенное, скорняжное, салотопенное, кузнечное и другие. С 1717 года Арзамас - главный город провинции Нижегородской губернии, с 1779 года - уездный город. В 1802-62 годах в Арзамасе существовала единственная провинциальная живописная школа.

В стороне от больших трактов находились города Лукоянов и Сергач. В первом во время своих поездок Пушкин бывал чаще, а в Сергаче только раза два в 1830 году.

Авось, о Шиболет народный,

Тебе б я оду посвятил,

Но стихоплет великородный

Меня уже предупредил

Авось дороги нам исправят

О, слово милое, простое!

Тебя в стихах я восхвалю!

Словцо ты русское прямое,

Тебя всем сердцем я люблю!

На свете мыкался я много,

Ходил, езжал и так и сяк;

Пойдешь с авось - везде отлого,

Пойдешь с умом - все буерак.

Теперь я стал мужик свободный,

И делать всячину досуг;

Хотя пиит не превосходный,

Но все гожусь в семейный круг!

Бумагу целый день мараю,

Перепишу, да прочитаю;

Моя цензура все жует.

Она не смеет бить тревогу, -

За тем, что дома, слава Богу!

Чрезвычайно мне везет!

Она нередко пустошь мелет

Про тех, кого спешит обнять;

По-русски молвить: мягко стелет,

Да жестко, сказывают, спать.

Иному даст такую зорю,

Что кровь приводит всю в игру.

Востра, бойка - я и не спорю;

Да только мне не по нутру.

Вот здесь, когда меня не будет,

Вот здесь уляжется мой прах!

На месте сем меня разбудит

Один глас трубный в небесах!

Тогда со всех концов вселенной

На страшный суд нелицемерный

Стекутся люди всяких вер;

Цари смешаются с рабами,

Безумцы станут с мудрецами,

С ханжой столкнется изувер.

Не славьте вы меня стихами;

Они не нужны мертвецам!

Пожертвуйте вы мне сердцами,

Как оным жертвовал я вам.

Стихи от ада не избавят,

В раю блаженства не прибавят;

В них только гордость и тщета!

Проток воды, две три березы,

Да ближних искренние слезы -

Вот монументов красота!

Театра злой законодатель,

Почетный гражданин кулис,

Онегин полетел к театру,

Где каждый вольностью дыша,

Готов охлопать entrechat,

Обшикать Федру, Клеопатру,

Моину вызвать (для того,

Чтоб только слышали его).

Ю.М. Лотман - автор наиболее полного комментария к роману, сравнил онегинские черты с характеристикой Никиты Всеволодовича Всеволожского в черновом варианте послания Пушкина Якову Толстому:

Театра злой летописатель,

Где ум кипит, где в мыслях волен я,

Где спорю вслух, где чувствую живее,

И где мы все - прекрасного друзья.

Насчет глупца, вельможи злого,

Насчет холопа записного,

Насчет небесного царя,

А иногда насчет земного, -

«Что ж он в семье своей почтенной?

. Теперь уж у вельмож

Не стану няньчить ребятишек;

Я сам вельможа буду тож;

В подвалах, благо, есть излишек.

Теперь мне честность - трын-трава!

Жену обсчитывать не буду,

И воровать уж позабуду

Не тот к стране родной усердие питает,

Кто хвалит все свое, чужое презирает,

Кто слезы льет о том, что мы не в бородах,

И, бедный мыслями, печется о словах!

Но тот, кто, следуя похвальному внушенью,

Чтит дарования, стремится к просвещенью;

Кто, сограждан любя, желает славы их;

Кто чужд и зависти, и предрассудков злых!

Квариты храбрые полсветом обладали,

Но общежитию их греки обучали.

Науки перешли в Рим гордый из Афин.

Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,

Хоть весь словарь; что слог, то и солдат -

Все годны в строй; у нас ведь не парад.

Венец желаньям! И так я вижу вас,

О други смелых муз, о дивный Арзамас.

. В беспечном колпаке

С гремушкой, лаврами и с розгами в руке.

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Земля была б без них мертва,

И как алтарь без божества.

В ранних вариантах стихотворения гордость предками и любовь к ушедшим поколениям связана с чувством собственного достоинства:

На них основано от века

По воле Бога самого

Залог величия его.

Прочитаем стихотворение полностью:

Моя родословная

Смеясь жестоко над собратом,

Писаки русские толпой

Меня зовут аристократом:

Смотри, пожалуй, вздор какой!

Не офицер я, не асессор,

Я по кресту не дворянин,

Не академик, не профессор;

Я просто русский мещанин.

Понятна мне времен превратность,

Не прекословлю, право, ей:

У нас нова рожденьем знатность,

И чем новее, тем знатней.

Родов дряхлеющих обломок

(И, по несчастью, не один)

Бояр старинных я потомок;

Я, братцы, мелкий мещанин.

Не торговал мой дед блинами,

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов,

И не был беглым он солдатом

Австрийских пудреных дружин;

Так мне ли быть аристократом?

Я, слава Богу, мещанин.

Мой предок Рача мышцей бранной

Святому Невскому служил;

Его потомство гнев венчанный,

Иван IV пощадил.

Водились Пушкины с царями;

Из них был славен не один,

Когда тягался с поляками

Смирив крамолу и коварство,

И ярость бранных непогод,

Когда Романовых на царство

Звал в грамоте своей народ,

Мы к оной руку приложили,

Нас жаловал страдальца сын.

Бывало, нами дорожили;

Бывало. но - я мещанин.

Упрямства дух нам всем подгадил:

В родню свою неукротим,

С Петром мой пращур не поладил

И был за то повешен им.

Его пример будь нам наукой:

Не любит споров властелин.

Счастлив князь Яков Долгорукий,

Умен покорный мещанин.

Мой дед, когда мятеж поднялся

Средь Петергофского двора,

Как Миних, верен оставался

Паденью третьего Петра.

Попали в честь тогда Орловы,

И дед мой в крепость, в карантин,

И присмирел наш род суровый,

И я родился мещанин.

Под гербовой моей печатью

Я кипу грамот схоронил,

И не якшаюсь с новой знатью,

И крови спесь укоротил.

Я грамотей и стихотворец.

Я Пушкин просто, не Мусин,

Я не богач, не царедворец.

Я сам большой: я мещанин.

Post scriptum

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Был куплен за бутылку рома

И в руки к шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двигнулась земля,

Кто придал мощно бег державный

Рулю родного корабля.

Сей шкипер деду был доступен,

И сходно купленный арап

Возрос, усерден, неподкупен,

Царю наперсник, а не раб.

И был отец он Ганнибала,

Пред кем средь чесменских пучин

Громада кораблей вспылала

И пал впервые Наварин.

Решил Фиглярин вдохновенный:

Я во дворянстве мещанин,

Что ж он в семье своей почтенной?

Он. он в Мещанской дворянин.

Я грамотей, я стихотворец,

Я просто Пушкин, не Мусин,

Я не богач, не царедворец,

Я сам большой: я мещанин.

Пушкин еще раз подчеркнет:

«Я мещанин, как Вам известно,

Нельзя не указать и на то, что уже с самого начала XVIII века судьбы многих Мусиных-Пушкиных были связаны с Богородским краем, среди них и приобретший наибольшую известность граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин - собиратель и исследователь русских древностей.

Пушкины и Мусины-Пушкины неоднократно роднились между собой: прабабушка поэта Сарра Юрьевна приходилась двоюродной сестрой жене Платона Ивановича Мусина-Пушкина, а его дочь - Надежда Платоновна, являлась бабушкой Натальи Николаевны Гончаровой по отцу.

Упрямства дух нам всем подгадил.

В родню свою неукротим,

С Петром мой пращур не поладил

И был за то повешен им.

Родная сестра другого Пушкина - Ивана Федоровича Шиша-Пушкина, вышла замуж за будущего главного заводилу стрелецкого бунта 1682 года Ивана Андреевича Хованского, казненного в том же году. Существует легенда, что часть стрельцов, избежавших массовой казни, была выселена в глухие места будущего Богородского края. С высылкой из Москвы попавших в это время в опалу бояр связывают название деревни Барская будущего Богородского уезда.

О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный,