Макси м дми триевич шостако вич

фотографии >>

биография

Шостакович Максим Дмитриевич

Родился 10 мая 1938 года в Ленинграде.

Дирижёр и пианист.
Заслуженный артист РСФСР (22.06.1978).

Сын композитора Дмитрия Шостаковича.
С ранних лет обучался игре на фортепиано в ЦМШ при МГК имени П.И. Чайковского, затем в Московской консерватории в классе Якова Флиера, на вступительных экзаменах исполнял Второй фортепианный концерт своего отца. В консерватории он заинтересовался дирижированием и занимался сначала у Н.С. Рабиновича и А.В. Гаука, затем у Г.Н. Рождественского.

В 1964 году был принят на пост помощника главного дирижёра Московского государственного симфонического оркестра Вероники Дударовой, с 1965 года работал с Госоркестром СССР, был ассистентом Евгения Светланова, БСО Всесоюзного Радио и ЦТ (в 1974 году дал с этим коллективом премьеру Пятнадцатой симфонии своего отца), в 1971―1981 годах руководил Симфоническим оркестром Министерства культуры СССР.

Сделал ряд записей, в том числе всех симфоний своего отца (полный комплект с Пражским симфоническим оркестром, отдельные записи с другими оркестрами), его же обоих фортепианных концертов.

последнее обновление информации: 03.08.17

публикации

Максим Шостакович родился в 1938 году. Окончил специальную музыкальную школу при Ленинградской консерватории и фортепианный факультет Московской консерватории, параллельно обучался дирижированию. Работал ассистентом Евгения Светланова. Возглавлял Симфонический оркестр Центрального телевидения и Всесоюзного радио. В 1981 году эмигрировал из Советского Союза. В конце 90-х вернулся в Россию. Много гастролирует по всему миру.
Нынешний год - год столетия Дмитрия Шостаковича. Максим Дмитриевич, как он сам признается, не просто нарасхват, а наразрыв. В начале беседы с корреспондентом "НВ" он пунктиром попытался обозначить юбилейные маршруты: Петербург - Москва - Греция - Австрия - Чехия (фестиваль "Пражская весна") - Англия - Петербург (день рождения отца, 25 сентября) - Мексика и т. д.

"В МУЗЫКЕ ОТЦА МНОГО ПЕТЕРБУРГА"

- Максим Дмитриевич, когда-то ваш отец переехал из родного Питера в столицу. Вы тоже уроженец нашего города, а жили.
- Где родители, там и я. Отец тоже, кстати, мечтал вернуться в Ленинград, но - будем так говорить - не успел. Вот я как бы осуществил его мечту.
- А между тем вас называют гражданином мира? Не с вашей ли подачи?
- Гражданином мира? Не знаю. Во всяком случае, я считаю себя русским человеком. И живу в России, и дети мои живут в России, и я хочу, чтобы у них было чувство национального самосознания, чтобы они выросли настоящими людьми и при этом не потеряли русского языка. Человек должен иметь и чтить свою родину.
- Сейчас, когда можно жить в любой точке мира.
- Я тоже живу - и там, и там, и там. Но важно, что внутреннее осознание мое - русское. А то, что я выбрал Петербург, в этом ничего странного нет. Это мой родной город, и я его очень люблю. Мои любимые места - это, конечно же, Карельский перешеек, Комарово, в котором я практически вырос. А в городе? Я думаю, если взять путь от въезда в город, со стороны аэропорта, - Московский проспект, Подольская улица, улица Марата, Невский, Кировский, теперь Каменноостровский, проспект и до выезда на Приморское шоссе - все-все мое родное, близкое.
Георгий Васильевич Свиридов вспоминал, как мой отец однажды посоветовал ему: "Молодой человек, ходите по Ленинграду, здесь камни учат!" В музыке отца очень много Петербурга, не только Ленинградская симфония.

В ПСЕВДОНИМЕ НЕ БЫЛО НЕОБХОДИМОСТИ

- С именем Дмитрия Шостаковича связано огромное количество легенд и даже мифов. У одного и того же автора, а именно у Софьи Михайловны Хентовой, читаю в двух разных книгах: по одной версии отец назвал вас в честь рабочего с Выборгской стороны Максима - героя кинофильма "Юность Максима", к которому он писал музыку, по другой - в честь друга Максима Кострикина, ставшего жертвой сталинских репрессий. Такой необычный жест протеста.
- Это всего лишь предположения. Честно говоря, мне никогда родители не говорили, почему я Максим, а сам я как-то не задавался вопросом, в честь кого. Ну назвали и называли. Я, как вы понимаете, не возражал.
- Максим Дмитриевич, в каком возрасте пришло осознание, что вы - Шостакович. Когда вы почувствовали ответственность перед фамилией?
- Осознания приходили по крайней мере дважды. В 48-м, когда отец в очередной раз оказался в опале, маленьким мальчиком, зная, что музыку отца преследуют, слыша, как его называют формалистом и чуть ли не врагом народа, я нутром чувствовал, что это несправедливо, и понимал, что мне надо вести себя особым образом: не допускать шалостей, плохо не поступать. Потому что мое поведение обязательно отразится и на отце. А потом, когда я уже стал за дирижерский пульт, ощутил, какая же это не только большая радость, но и огромная ответственность - исполнять симфоническую музыку великого Шостаковича.
- А как же рогатка?
- А, да, было и такое. В Комарово у нас на дачном участке росла сосна, я забирался на нее и пулял в обидчиков отца.
- Известны случаи, когда люди меняли фамилию, чтобы, допустим, не было двух Хейфицев.
- Если бы мы с отцом оба играли на скрипке, может быть, и следовало бы взять псевдоним, чтобы слушатели не путались. Но Дмитрий Дмитриевич - композитор, создатель, а я дирижер, интерпретатор. Это две совершенно разные профессии. Я не пишу музыку, а отец не дирижировал.

ВСЕ ПО ВОЛЕ БОЖИЕЙ

- Максим Дмитриевич, чем вы можете объяснить странное увлечение Шостаковича футболом, притом что он не был спортивным человеком, да и в футбол вроде бы сам не играл.
- Он иногда мог со мной, мальчиком, погонять мяч. А так, серьезно, конечно же, не играл. Но в футболе толк знал. Я помню, как он мне с гордостью показывал удостоверение судьи какой-то там категории. Почему странное увлечение? Нормальное.
- Ладно бы Дмитрий Дмитриевич только болел на стадионах или у репродуктора, но ведь он же еще составлял таблицы футбольных первенств. Терял драгоценное время.
- Что значит "терял время"? Такой у него был отдых. Отец, переключаясь на футбол, отвлекался и от музыки, и от мирских дел. Наверное, в такие минуты дух его уравновешивался, нервное напряжение спадало, после чего можно было возвращаться в мир музыки.
- А вы, чтобы отдохнуть, на что переключаетесь?
- Я очень люблю природу. Раньше рыбу часто ловил. А теперь с детьми то туда поеду, то туда. В лес, на море. Дети освоили сноуборд, езжу с ними на горку. На горных лыжах катаюсь.
- Вас можно встретить на обычном склоне или только на элитных горных курортах?
- Не обязательно курорты, можно и здесь, рядышком, в Павловске. Мы в Павловске сейчас живем. Там есть гора.
- На лыжне вас узнают?
- Да нет, вряд ли. Меня раньше всегда и везде узнавали. Когда я, работая в Гостелерадио, дирижировал музыкальные вечера для юношества, постоянно появлялся на телеэкране. А сейчас у меня борода. Это хорошо, что не узнают. Я очень жалею актеров, которые не могут выйти из дому, спокойно пройтись по улице.
- А когда узнавали, подходили, говорили слова признательности? Или были и такие, что критиковали.
- Критиковали? Редко. Чаще - слова благодарности. После удачного исполнения. Люди мне письма пишут и сейчас - интересные, добрые, некоторые - глубокие, я их берегу.
- По какому адресу пишут?
- По разным.
- Как когда-то было принято: "Москва, Кремль. "
- Ну зачем Кремль! Можно написать и по адресу Филармонии - мне передадут.
- Максим Дмитриевич, я заметил странную закономерность. На
9 августа 1941 года Гитлер назначил банкет в гостинице "Астория". Годом позже 9 августа в Большом зале Филармонии исполнялась Седьмая Ленинградская симфония Шостаковича. 9 августа 1975 года Дмитрия Дмитриевича не стало.
- 9 августа родился мой сын, которого тоже зовут Дмитрий.
- Прямо мистика какая-то!
- Нет, я думаю, случайные совпадения.
- Вы не склонны к мистике?
- Нет. Я человек верующий, православный христианин, в приметы и суеверия не верю и считаю: все делается по воле Божией.

"Я ВСЕГО ЛИШЬ СЫН"

- Развейте, пожалуйста, еще один миф. Я вычитал у той же Хентовой, что до 84-го ваша квартира в Москве была под наблюдением КГБ. То есть даже три года спустя после того, как вы эмигрировали.
- Ну еще бы! Мы жили в ведомственном доме Министерства иностранных дел, нашими соседями были послы, советники. На одном этаже с нами жил замминистра Яков Малик. Все они по долгу службы были связаны с заграницей, и надзор, естественно, был. Я, правда, его сам не замечал, да и не задавался такой задачей - обнаружить.
- Софья Михайловна преподносит иначе: надзор за квартирой и за Дмитрием Дмитриевичем - при его жизни, а также за вами.
- Смотря о каком доме идет речь. Мы же еще жили и в композиторском доме. Наверное, КГБ интересно было знать, о чем разговаривают композиторы, какая крамола у них в головах, какие государственные тайны они зашифровывают нотными знаками. Повторяю: я наблюдения не замечал, но, возможно, все было так, как Хентова пишет. Она же биограф Шостаковича. Я всего лишь сын

Беседовал Владимир ЖЕЛТОВ
6 июля 2006

Он рассказал и о трудной жизни своего отца, и о возможных интерпретациях его сочинений, о том, как композитор чудом избежал ареста в 1937 году, вспомнил об антиформалистской кампании в 1948 году и о телефонном звонке от Сталина в 1949-м. Но начал он со своих первых воспоминаний о начале войны.

Максим Шостакович: Когда началась война, папа остался в Петербурге, в Ленинграде, а мы – моя мама, я и моя сестра – были из Петербурга эвакуированы самолетом. Мы жили тогда на Большой Пушкарской улице. Мы спустились вниз и, перед тем как сесть в машину – такая черная была машина “эмка” у папы, – я спросил у него: “А что будет, если немец, когда мы полетим на самолете, нас т-р-р-рахнет?” И мама говорила, что я в первый раз произнес букву “р”.

И я помню, нас везли на самолете. Это был маленький военный самолет. Мы сидели между какими-то военными мешками цвета хаки, и я смотрел в окно, и снизу было видно, как такие белые облачка возникали на земле. Я спросил летчика, что это такое, а он говорил: “Это по нам стреляют”. И эти пушки, зенитки, когда на них сверху смотришь, то получается, как будто вспышка, белая такая.

Потом мы приехали в город Куйбышев [ныне Самара], куда наша семья была эвакуирована. И там же я присутствовал на премьере 7-й симфонии моего отца. Моя мама боялась, что я начну капризничать – я все-таки маленький был, родился в 1938 году – и она взяла с собой какие-то конфетки, чтобы мне давать их, если я начну капризничать.

Би-би-си: А в Куйбышеве было достаточно музыкантов, чтобы исполнить симфонию?

М. Ш.: Да-да-да, это был оркестр Большого театра. Дирижер был [Самуил] Самосуд. И я хорошо помню, что на меня довольно страшное впечатление произвела эта тема, эпизоды нашествия. Вот этот, таа-таа-та-та-та, который все ближе и ближе, этот барабанчик – да-га-да-га-дам, да-га-да-га-дам, да-га-да-га-дам, да-га-дам, да-га-да-га – все приближается, приближается, был очень страшно, потому что в те времена во всех газетах были карикатуры на немцев, страшные такие, которые отрезают головы людям. И слова “немецкие оккупанты” были пугающими словами для детей.

Когда вернулся домой, я долго не мог заснуть, и моя няня, она была очень верующая женщина, долго читала Псалтырь, чтобы я заснул, потому что я не мог от страха успокоиться. Я был очень маленьким, мне было три года.

Эта симфония стала одной из моих самых любимых, которую я часто дирижирую. И вот сейчас помню про Синемафонию, это было замечательно сделано ныне покойным Сергеем Давитая. Он подложил под музыку различные визуальные образы. Это производило впечатление на людей, и я неоднократно в таком виде ее исполнял.

9 мая 2005 года в королевском Альберт-холле Максим Шостакович дирижировал 7-ю симфонию в постановке Синемафонии – соединения музыки и видеоряда, составленного из кадров старой кинохроники времен Второй мировой войны.

Сын композитора Дмитрия Шостаковича тогда дал интервью продюсеру Русской службы Би-би-си Наталье Рубинштейн, которая готовила радиопередачи об этом музыкально-кинематографическом эксперименте.

Они говорили о первых исполнениях 7-й симфонии во время войны и реакции Анны Ахматовой на музыку Шостаковича. Максим Дмитриевич также рассказал о том, что он помнит о жизни на даче в Комарове в 1948 году.

Би-би-си: Седьмая симфония – она о сталинизме или о войне? Как вам кажется?

М.Ш.: Эта симфония – потом была симфония о войне, но та работа, которая в голове композитора происходит, до того как он ее запишет, – у него было идея писать на псалмы Давида. Очень много в музыке связано с религиозным началом псалмов, из Псалтыри.

Потом эта симфония обросла уже другими образами, образами войны, образами горя человеческого, но замысел был написать симфонию на впечатлениях о Псалтыри.

Би-би-си: Вы обычно дирижировали 7-ю симфонию ко Дню Победы или к 9 августа?

М.Ш.: Нет, в основном дирижировал, когда День Победы. Я дирижировал ее с оркестром Петербургской филармонии, это был концерт, приуроченный к 25-летию снятия блокады, и на этом концерте присутствовала Ольга Берггольц знаменитая. Но самое примечательное в этом концерте было то, что среди музыкантов симфонического оркестра Петербургской филармонии были еще несколько музыкантов, оставшихся в живых, которые играли во время исполнения ее в блокадном Ленинграде [9 августа 1942 года – ред.] под управлением Карла Ильича Элиасберга.

В 1985 году, спустя 10 лет после смерти Дмитрия Шостаковича, Игорь Голомшток подготовил и провел передачу о так называемой антиформалистической кампании 1948 года против композиторов Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна и других, которых представители официальной линии критиковали за их “антинародную” музыку, слишком сложную и недоступную для рабочих масс. Шостаковичу временно запретили преподавать в консерватории, а его произведения перестали исполнять на концертах.

В этой передаче есть интервью с Максимом Шостаковичем, записанное в начале 1980-х годов, когда он уже жил и работал в США, попросив политического убежища во время гастролей в Западной Германии в 1981 году.

Он рассказал, как на Шостаковича подействовали события 1948 года, говорил о его интересе к еврейской культуре и о его “антисталинской” 10-й симфонии 1953 года.

Би-би-си: Прошло 70 лет с указа Жданова. Но вы, наверное, помните 1948 год и антиформалистскую кампанию, вам уже было 10 лет…

М.Ш.: Да, я помню, конечно, у нас под Петербургом, в поселке Комарово, была дача. Это не наша собственная дача, родители арендовали ее у дачного треста Комарова. И мы жили на этой даче тогда, когда разразился этот страшный 1948 год, когда на отца обрушилась вся эта жуткая критика партийная. Там, по финской традиции, у нашего дома не было заборов, и через наш участок проходили люди из дома отдыха госучреждения. Это госучреждение была прокуратура советская. И вот они, прокуроры, когда они проходили мимо нашей дачи, они кричали: “Эй, формалиста! Выгляни сюда, покажи свою антинародную морду!”

Я очень помню это тяжелое время для моего отца. Он тогда же, в 1948 году, сочинил вокальный цикл из еврейской народной поэзии и скрипичный концерт свой, который потом от стыда советские органы написали, что они изменили описи – когда написано это произведение – как будто его он писал значительно позже. А на самом деле оно было написано именно тогда. Вокальный цикл из еврейской народной поэзии – довольно такая суровая музыка.

Би-би-си: Как вы думаете, это было связано с убийством Соломона Михоэлса?

М.Ш.: С Михоэлсом связан тот факт, что когда был убит Михоэлс (он же был убит “сталинскими соколами”), было время дела “врачей-убийц”.

И так как вся семья оказалась под ударом, мой отец был готов удочерить дочку Вайнберга и Натальи Соломоновны, потому что он опасался, что и Наталья Соломоновна, и Моисей Вайнберг попадут в лагерь.

Но, к счастью Сталин умер, и этого не случилось – отменили все эту антиеврейскую акцию “врачей-убийц”.

Би-би-си: Ваш отец тоже опасался, что его самого арестуют?

М.Ш.: Да, это было в 1937 году. Он в те годы был в хороших отношениях с маршалом Тухачевским. Тухачевский был музыкальный человек, играл на скрипке и вообще очень любил музыку Шостаковича. И когда обрушилась критика на оперу “Леди Макбет Мценского уезда” [в 1936 году], Тухачевский даже защищал Шостаковича, он считал, что это великая музыка, и был прав.

Но его потом арестовали и расстреляли, потому что было подозрение, что якобы Тухачевский устраивал заговор, чтобы Сталина сместить и вообще устроить против него какой-то террористический акт. И вызвали моего отца в НКВД и стали спрашивать: “Вы общаетесь с Тухачевским, вы были у него дома, Тухачевский не говорил о том, что надо Сталина убить?”

Папа им говорит, что ничего подобного не слышал. Следователь ему сказал: “Я вам советую вспомнить, что такое было. Вы идите сейчас домой, а потом в понедельник придете и расскажете, как это все было”.

Папа в ужасе вернулся домой. Он понял, что его арестуют. Он попрощался с мамой и пошел в назначенное время в НКВД. Приходит и сидит около кабинета этого следователя, который его вызвал, а его нет и нет.

Час проходит, два, три, и какой-то клерк в военной форме спрашивает: “Вот, вы сидите здесь, товарищ, долго. Что вы ждете?” А папа говорит: “Меня вызвал этот следователь к себе. Я жду, пока он меня примет.” А вахтер сказал: “А вы зря ждете, следователь арестован как антисоветский деятель, и вообще его уже нет. Идите домой, вам крупно повезло”.

Это мне рассказывал большой друг моего отца, композитор Вениамин Баснер.

Би-би-си: В 1949 году власти хотели отправить Шостаковича в США…

М.Ш.: Это был Конгресс в защиту мира.

Би-би-си: И он отказался, да? И потом Сталин ему позвонил…

М.Ш.: Да, я помню, потому что я присутствовал. Сталин хотел его туда послать, как своего гонца. Он позвонил, а папа сказал, что плохо себя чувствует, и он говорит: “Как я туда поеду, когда моя музыка запрещена? А меня будут про это спрашивать, а что я буду отвечать, если она запрещена, если меня будут спрашивать о моей музыке?”

Би-би-си: А после этого звонка Сталин что-то сделал?

М.Ш.: Да, Сталин сказал: “Вы говорите, что вы себя плохо чувствуете. Что, плохие врачи вас лечат?” Он говорит: “Я вас прикреплю к какой-то там правительственной поликлинике”.

Би-би-си: После этого стали разрешать его концерты?

М.Ш.: Да! После этого было какое-то короткое временное затишье в смысле давления на него. Потом периодически оно возникало снова. И неоднократно. Достаточно вспомнить 13-ю симфонию, когда до последней минуты было неясно, будет она исполнена или нет. Все певцы, которые должны были быть, все по очереди отказывались ее исполнять, потому что она была “симфония нон-грата”.

Би-би-си: В книге Исаака Гликмана “Письма к другу. Дмитрий Шостакович к Исааку Гликману” Дмитрий Дмитриевич часто писал в своих письмах о проблемах с рукой и с ногами…

М.Ш.: Да, у него была болезнь нервов. И он очень от этого страдал. Под конец жизни даже писать не мог. Он чашку чая не мог держать правой рукой. Вся правая сторона была подвержена этой болезни страшной.

Би-би-си: Понятно, что это была за болезнь? Это было вызвано постоянным напряжением и давлением?

М.Ш.: Это известная болезнь [скорее всего, БАС – боковой амиотрофический склероз – ред.]. При жизни, которую мой папа вел, это, конечно, не исключено, что это на фоне этих страшных нервных потрясений, которые всю его жизнь были вокруг него. Это все его близкие друзья, которые cгинули в советских лагерях. Муж его сестры (Марии Дмитриевны) погиб в лагерях. Бабушка моя, по линии матери, была тоже сослана. Не говоря уже о его друзьях – каждый второй человек был подвержен сталинским репрессиям.

Поделиться сообщением в

Внешние ссылки откроются в отдельном окне

Накануне своего 80-летия Максим Дмитриевич Шостакович, сын композитора Дмитрия Шостаковича и сам дирижер, рассказал Русской службе Би-би-си, как на него подействовала 7-я "Ленинградская" симфония, когда он впервые услышал ее в 1942 году во время эвакуации в Куйбышеве.

Но начал он со своих первых воспоминаний о начале войны.

С дирижером беседовала Джесси Кейнер.

Максим Шостакович: Когда началась война, папа остался в Петербурге, в Ленинграде, а мы - моя мама, я и моя сестра - были из Петербурга эвакуированы самолетом. Мы жили тогда на Большой Пушкарской улице. Мы спустились вниз и, перед тем как сесть в машину - такая черная была машина "эмка" у папы, - я спросил у него: "А что будет, если немец, когда мы полетим на самолете, нас т-р-р-рахнет?" И мама говорила, что я в первый раз произнес букву "р".

И я помню, нас везли на самолете. Это был маленький военный самолет. Мы сидели между какими-то военными мешками цвета хаки, и я смотрел в окно, и снизу было видно, как такие белые облачка возникали на земле. Я спросил летчика, что это такое, а он говорил: "Это по нам стреляют". И эти пушки, зенитки, когда на них сверху смотришь, то получается, как будто вспышка, белая такая.

Потом мы приехали в город Куйбышев [ныне Самара], куда наша семья была эвакуирована. И там же я присутствовал на премьере 7-й симфонии моего отца. Моя мама боялась, что я начну капризничать - я все-таки маленький был, родился в 1938 году - и она взяла с собой какие-то конфетки, чтобы мне давать их, если я начну капризничать.

Би-би-си: А в Куйбышеве было достаточно музыкантов, чтобы исполнить симфонию?

М. Ш.: Да-да-да, это был оркестр Большого театра. Дирижер был [Самуил] Самосуд. И я хорошо помню, что на меня довольно страшное впечатление произвела эта тема, эпизоды нашествия. Вот этот, таа-таа-та-та-та, который все ближе и ближе, этот барабанчик - да-га-да-га-дам, да-га-да-га-дам, да-га-да-га-дам, да-га-дам, да-га-да-га - все приближается, приближается, был очень страшно, потому что в те времена во всех газетах были карикатуры на немцев, страшные такие, которые отрезают головы людям. И слова "немецкие оккупанты" были пугающими словами для детей.

Синемафония - соединение "Ленинградской" и видеоряда из радиоархива Би-би-си

9 мая 2005 года в королевском Альберт-холле Максим Шостакович дирижировал 7-ю симфонию в постановке Синемафонии - соединения музыки и видеоряда, составленного из кадров старой кинохроники времен Второй мировой войны.

Би-би-си: Седьмая симфония - она о сталинизме или о войне? Как вам кажется?

М.Ш.: Эта симфония - потом была симфония о войне, но та работа, которая в голове композитора происходит, до того как он ее запишет, - у него было идея писать на псалмы Давида. Очень много в музыке связано с религиозным началом псалмов, из Псалтыри.

Би-би-си: Вы обычно дирижировали 7-ю симфонию ко Дню Победы или к 9 августа?

М.Ш.: Нет, в основном дирижировал, когда День Победы. Я дирижировал ее с оркестром Петербургской филармонии, это был концерт, приуроченный к 25-летию снятия блокады, и на этом концерте присутствовала Ольга Берггольц знаменитая. Но самое примечательное в этом концерте было то, что среди музыкантов симфонического оркестра Петербургской филармонии были еще несколько музыкантов, оставшихся в живых, которые играли во время исполнения ее в блокадном Ленинграде [9 августа 1942 года - ред.] под управлением Карла Ильича Элиасберга.

В 1985 году, спустя 10 лет после смерти Дмитрия Шостаковича, Игорь Голомшток подготовил и провел передачу о так называемой антиформалистической кампании 1948 года против композиторов Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна и других, которых представители официальной линии критиковали за их "антинародную" музыку, слишком сложную и недоступную для рабочих масс. Шостаковичу временно запретили преподавать в консерватории, а его произведения перестали исполнять на концертах.

Он рассказал, как на Шостаковича подействовали события 1948 года, говорил о его интересе к еврейской культуре и о его "антисталинской" 10-й симфонии 1953 года.

"Эй, формалиста! Выгляни сюда, покажи свою антинародную морду!"

М.Ш.: Да, я помню, конечно, у нас под Петербургом, в поселке Комарово, была дача. Это не наша собственная дача, родители арендовали ее у дачного треста Комарова. И мы жили на этой даче тогда, когда разразился этот страшный 1948 год, когда на отца обрушилась вся эта жуткая критика партийная. Там, по финской традиции, у нашего дома не было заборов, и через наш участок проходили люди из дома отдыха госучреждения. Это госучреждение была прокуратура советская. И вот они, прокуроры, когда они проходили мимо нашей дачи, они кричали: "Эй, формалиста! Выгляни сюда, покажи свою антинародную морду!"

Я очень помню это тяжелое время для моего отца. Он тогда же, в 1948 году, сочинил вокальный цикл из еврейской народной поэзии и скрипичный концерт свой, который потом от стыда советские органы написали, что они изменили описи - когда написано это произведение - как будто его он писал значительно позже. А на самом деле оно было написано именно тогда. Вокальный цикл из еврейской народной поэзии - довольно такая суровая музыка.

Би-би-си: Как вы думаете, это было связано с убийством Соломона Михоэлса?

М.Ш.: С Михоэлсом связан тот факт, что когда был убит Михоэлс (он же был убит "сталинскими соколами"), было время дела "врачей-убийц".

Но, к счастью Сталин умер, и этого не случилось - отменили все эту антиеврейскую акцию "врачей-убийц".

Шостакович и дело маршала Тухачевского

Би-би-си: Ваш отец тоже опасался, что его самого арестуют?

М.Ш.: Да, это было в 1937 году. Он в те годы был в хороших отношениях с маршалом Тухачевским. Тухачевский был музыкальный человек, играл на скрипке и вообще очень любил музыку Шостаковича. И когда обрушилась критика на оперу "Леди Макбет Мценского уезда" [в 1936 году], Тухачевский даже защищал Шостаковича, он считал, что это великая музыка, и был прав.

Но его потом арестовали и расстреляли, потому что было подозрение, что якобы Тухачевский устраивал заговор, чтобы Сталина сместить и вообще устроить против него какой-то террористический акт. И вызвали моего отца в НКВД и стали спрашивать: "Вы общаетесь с Тухачевским, вы были у него дома, Тухачевский не говорил о том, что надо Сталина убить?"

Папа им говорит, что ничего подобного не слышал. Следователь ему сказал: "Я вам советую вспомнить, что такое было. Вы идите сейчас домой, а потом в понедельник придете и расскажете, как это все было".

Час проходит, два, три, и какой-то клерк в военной форме спрашивает: "Вот, вы сидите здесь, товарищ, долго. Что вы ждете?" А папа говорит: "Меня вызвал этот следователь к себе. Я жду, пока он меня примет." А вахтер сказал: "А вы зря ждете, следователь арестован как антисоветский деятель, и вообще его уже нет. Идите домой, вам крупно повезло".

Это мне рассказывал большой друг моего отца, композитор Вениамин Баснер.

Телефонный звонок от Сталина

Би-би-си: В 1949 году власти хотели отправить Шостаковича в США.

М.Ш.: Это был Конгресс в защиту мира.

Би-би-си: И он отказался, да? И потом Сталин ему позвонил…

М.Ш.: Да, я помню, потому что я присутствовал. Сталин хотел его туда послать, как своего гонца. Он позвонил, а папа сказал, что плохо себя чувствует, и он говорит: "Как я туда поеду, когда моя музыка запрещена? А меня будут про это спрашивать, а что я буду отвечать, если она запрещена, если меня будут спрашивать о моей музыке?"

Би-би-си: А после этого звонка Сталин что-то сделал?

М.Ш.: Да, Сталин сказал: "Вы говорите, что вы себя плохо чувствуете. Что, плохие врачи вас лечат?" Он говорит: "Я вас прикреплю к какой-то там правительственной поликлинике".

Би-би-си: После этого стали разрешать его концерты?

Би-би-си: В книге Исаака Гликмана "Письма к другу. Дмитрий Шостакович к Исааку Гликману" Дмитрий Дмитриевич часто писал в своих письмах о проблемах с рукой и с ногами…

Би-би-си: Понятно, что это была за болезнь? Это было вызвано постоянным напряжением и давлением?

М.Ш.: Это известная болезнь [скорее всего, БАС - боковой амиотрофический склероз - ред.]. При жизни, которую мой папа вел, это, конечно, не исключено, что это на фоне этих страшных нервных потрясений, которые всю его жизнь были вокруг него. Это все его близкие друзья, которые cгинули в советских лагерях. Муж его сестры (Марии Дмитриевны) погиб в лагерях. Бабушка моя, по линии матери, была тоже сослана. Не говоря уже о его друзьях - каждый второй человек был подвержен сталинским репрессиям.

Би-би-си: В интернете есть некоторые фрагменты старой киносъемки с молодым Шостаковичем, его выступление, где он исполнял свой первый фортепианный концерт… Видно, какой он потрясающий музыкант был.

М.Ш.: Да, он вообще был блестящий пианист, он был совершенно блестящий. Блестящий был пианист.

"Это ты написал на бумаге, что больше не будешь?"

Би-би-си: А каким он был отцом?

М.Ш.: Он был замечательный отец. Он никогда нас не наказывал, но когда мы совершали какой-то неправильный поступок, такая была скорбь на его лице, молчаливая скорбь, понимаете, что для нас огорчить его - это было самым страшным наказанием.

Однажды я что-то нехорошее сделал, и он мне сказал: "Максим, сядь за стол и напиши мне на бумаге, что "я больше так поступать не буду". Я взял и написал. Сложил эту бумагу, положил в конверт, и папа спрятал его себе в стол. Через какое-то время, если я сделал опять тоже самое, он доставал этот конвертик, и спрашивал: "Это ты написал на бумаге, что больше не будешь? Почему ты опять так сделал?"

Эта такая шутливая история, но он вообще был человек немногословный. Никогда ничего не объяснял, по его виду было ясно, что он переживает, и как нужно себя вести. Поэтому, я считаю, что он прекрасный отец был.

"Я никогда не мог бы уехать при жизни моего отца"

Би-би-си: В интервью Би-би-си в начале 1980-х вы сказали, что ваш отец гордился бы тем, что вы уехали из СССР в 1981 году, не вернувшись после гастролей в Германии. Вы до сих пор так думаете?

М.Ш.: Но я совершенно в этом уверен. Естественно, я никогда не мог бы уехать при жизни моего отца и подвергнуть его какой-то опасности. Но то, что я уехал, это был мой протест абсолютный против всего кошмара, который представляла советская действительность. Наверное, он понимал бы, что это было выражением моего протеста.

Би-би-си: Вы читали книгу Соломона Волкова Testimony?

М.Ш.: У него еще есть книга "Шостакович и Сталин". Эта лучше, мне нравится больше. Но, конечно, через историю Шостаковича Соломон рассказывает о всей действительности советской. Людям были понятны, через эту книгу, отношения художника и страшной советской власти.

Вступление в партию - последняя капля

Би-би-си: Вы сказали, что вы видели Дмитрия Дмитриевича со слезами на глазах всего два раза…

М.Ш.: Это когда умерла моя мама и когда его тащили в партию.

Би-би-си: Может быть, это глупый вопрос, но почему ему это было так ужасно, вступить в партию?

М.Ш.: Потому что идеология моего отца была абсолютно несовместима с советской, сталинской идеологией. Поэтому это было ужасно совершенно - быть заодно с этими мерзавцами.

Би-би-си: И он не чувствовал себя в достаточно сильной позиции, чтобы отказаться, да?

М.Ш.: Да. Кроме всего прочего, если все это раздуть в конфронтацию, то это поставило бы под угрозу семью, детей, жену - всех. Он, к сожалению, не мог их защитить, никак не мог. Поэтому ему просто пришлось согласиться на это. Он пытался этого избежать. Он скрывался от преследовавших его партийных чиновников, которые его тащили в эту партию чертовскую. Каждый день он боролся своей музыкой, музыкой боролся!

Я уехал. Это был мой протест. Я уехал от них, пока они сами не развалились, все мерзавцы, к черту!

Би-би-си: А они еще есть, эти люди, они все еще существуют в России?

М.Ш.: А как же! Еще как. Вот в России, по жизни в России сейчас очень, кстати, видно, кто есть кто, понимаете, есть такое понятие, who is who? Кто есть кто…

Би-би-си: Это видно?

М. Ш.: Это видно, это чувствуется до сих пор, к сожалению. Надеемся на лучшее. Дай бог, растет молодежь, я смотрю, чувствуешь, что их не переломишь, будут бороться за счастливую Россию.

Би-би-си: А вы собираетесь еще дирижировать?

М.Ш.: Я сейчас больше слушаю музыку, сейчас столько замечательных музыкантов. Я очень дружу, вот Валера Гергиев - мой друг хороший, Юра Темирканов, тут все такие музыканты прекрасные! Гриша Соколов, есть еще [Теодор] Курентзис, молодой дирижер, он в Перми живет, я туда недавно ездил, он замечательно дирижировал 7-ю симфонию. Так что ничего, живем.

Би-би-си: В 2005 году в интервью для программы о "Синемафонии" вы сказали, что не хотите писать мемуары, а хотите записывать их на видео. Вы не начали работать над ними?

М.Ш.: Мемуары, это такая вещь, это воспоминания, а жизнь была такая, у моего отца, у моего окружения, у моих родных и близких, что лучше не вспоминать!

Читайте также: