Вера в бога это чума 21 века

Во что верит современный человек? Кроме древних мощных богов: денег, власти и чуда – во что попало. А во что верят православные? Подчас в то же самое… Например в то, что ребро святого, пояс Богородицы или церковная служба, в которой человек мало что понимает, помогают сами по себе. Такая вера превращает церковь в бюро услуг, в котором если и есть место Богу, то самое незначительное. Но не таковы вера и путь христианина.

Обрядоверие в церковном народе в наши дни – это серьёзная и заразная болезнь, которая искажает самое содержание церковной жизни. Люди очень по-язычески верят, что всевозможные обрядовые действия, совершаемые ими или над ними в храме, воздействуют на них магическим образом. Это сравнимо с европейским средневековьем, когда производными бессмысленности стали бескультурье и фанатизм.

Приходится признать, что у множества людей, приходящих в наши храмы, вера существенно отличается от апостольской

Не о таком Боге проповедует Иисус Христос, а значит, и само христианство!

Это вера в странного бога. Он вовсе никакой не добрый и чуткий, а тираничный и властный. Разве такому богу важен живой конкретный человек, поиск им духовного смысла, мучение и пустота его совести, жажда и боль его сердца? Или Бог – высший безликий механизм, которым можно управлять с помощью обрядовых рычагов и кнопок? Не о таком Боге проповедует Иисус Христос, а значит и само христианство!

Приведу пример. Приходит женщина средних лет в храм. По лицу, по слезам на глазах видно, что она пришла с серьёзной болью. Подходит к продавцу свечек, и говорит:

– Мне плохо и больно. Тяжело жить. Пустота. Жизнь рушится.

– Но мне сейчас плохо, я не знаю, как жить! Я не знаю, во что верить и куда идти.

– Не унывайте, ибо уныние — это грех! Еще сходите исповедаться и причаститься. Это самое сильное средство.

– А когда проходит этот обряд?

– Это не обряд, это таинство! – сообщает всеведущий продавец свечек.

Как правило, после этого случается разговор о том, как попоститься и сколько времени, куда и когда прийти для прохождений священнодействий и так далее. Интересно, что почти никогда не возникает с таким человеком разговор по душам о выходе из пустоты к Божьему смыслу, о Божием слове, о пути человеческого сердца к Богу, о Самом Живом Боге и обретении встречи с Ним, о Христе и Его любви. Ничего. Пусто. Здесь уместны вопросы: вот что верит сам этот продавец в храме?

Ни для кого не секрет, что часто возникает такой образ Бога: это тот, кто далеко

Ни для кого не секрет, что часто возникает такой образ Бога: это тот, кто далеко. Связь с Ним возможна с помощью священных текстов, специального сакрального языка, обряда, священнодействия, символа, знака. Малейшая перемена в этих действиях ведёт к разрушению контакта с Ним и является грехом, и Бог не любит этого больше всего. А сердце, совесть человека, его личность, его индивидуальность Богу не интересны.

Ведь человек ищет быть понятым, принятым Богом, прощённым, исцелённым, возрождённым к новой жизни

В наших храмах будет меняться подход к людям только тогда, когда начнёт меняться отношение к Богу и к человеку

В наших храмах будет меняться подход к людям только тогда, когда начнёт меняться отношение к Богу и к человеку. И кажется нет никаких внешних обстоятельств, которые бы помешали начать эти перемены прямо сейчас, когда столько людей теряют выдуманную веру и ищут веры подлинной.

• 
  

Воспоминания о татарской бабушке, разбуженные нашумевшим фильмом и книгой

25 апреля 1945 года советские и американские солдаты впервые пожали друг другу руки

В неспокойное и тревожное время общество внимательно слушает разные голоса. И тех, кто сеет панику и обещает апокалипсис, и тех, кто видит предел страданий и подбадривает.

Мирослав Маринович, один из тех, кого мы считаем совестью общества, вместе с нами размышляет над тем, как мы сейчас себя ведем, к чему мы готовы и что нам дальше необходимо делать, чтобы возродить частицу собственной гармонии.

- Мирослав, мне казалось, что я знаю наше общество. Но после Новых Санжар, когда люди повели себя как дикари, после опубликованного видео, на котором женщина из Черновицкой области просит не поджигать дом, а тернопольчанка не пустила мужа с заработков домой, наш народ открылся с некрасивой стороны. Как так получилось, что мы выдержали экстрим 2014 года, будучи образцами жертвенности, и не выдерживаем тест на человечность сегодня?

- Я тоже задаю себе этот вопрос. И тоже вижу эти проявления. Они свойственны не только украинцам. Фактически в каждом народе проявляются разные грани добра и зла. Каждый народ являет и добрые лики, и маски зла. Но, отвечая на вопрос, я скажу: многое определяется тем, действует ли на людей фраза, которую мы встречаем в христианской литургии. А именно: “Возвысьтесь сердцем!”.

Возносят ли люди свои сердца, как это было во время Майдана? Тогда они были готовы к самопожертвованию, готовы, защищаясь деревянными щитами, сидеть на коленях возле раненого мужчины и пытаться его вытащить из зоны обстрела, из зоны опасности. Потому что работает душа, работает высокий дух. И наоборот, если этого духа нет, проявляются низменные животные инстинкты, проявляется стремление агрессивно отгородиться от любой опасности, и тогда человек превращается в животное.

К сожалению, так было испокон веков. Человек может быть и святым, и животным.

- Вопрос о карантинных ограничениях. С одной стороны, они вроде как мотивированы, с другой – не во всем понятны. Харьковская правозащитная группа признала некоторые ограничения неправомерными и даже вредными для здоровья пожилых людей. Где граница между целесообразностью и нарушением прав? Сохраняется ли у интеллигента право на протест в условиях карантина?

- Человек имеет право оппонировать власти. Мы должны научиться, что протест против несправедливых действий власти не обязательно должен выливаться в Майдан. Потому что похоже, что у нас работает в мозгу петля. Если протест – то Майдан и палатки. Но если во время карантина ничего сделать нельзя, то, люди добрые, ищите другие формы. Когда диссиденты искали пути обнародования своих мыслей, они организовали самиздат. Это советское время, но при нынешних средствах коммуникации несложно создавать новые творческие формы протеста.

- Обсуждая тему вируса с одним известным церковным иерархом, услышала следующее: у общества сейчас нет ощущения, что во время эпидемии вся надежда – на Бога. У верующих есть такие ощущения, у общества нет. Как преодолеть кризис, если не относиться к нему, как к тому, что может научить?

- Мой философский ответ таков. Если человечество не осознает необходимости ценности жить в соответствии с законом Божьим, то человечество и дальше будет приходить в упадок. Будут попытки найти виновного, и виновный всегда найдется. Но люди должны осознать: на самом деле все зависит от того, по какому закону мы живем. Если мы живем по недостойному закону, начиная от взяточничества и заканчивая злоупотреблениями на всей вертикали, не только в столице, а начиная с самого маленького звена вертикали. Мы должны понять, что вечные сигналы, которые идут не только от нашей бесконечной повторяемости проблем, но и от природы – эти сигналы означают, что нам надо думать о законе. Потому что, хотим мы это признать или нет, но в основу мира положен Божий закон. Это трудно запихнуть людям в голову, пока они живут бытовыми проблемами, но не станет нам легче, пока мы этого не осознаем. Лично я не знаю, каким образом можно еще достучаться до людей.

- Какие темы должна переосмыслить церковь? Какой церковь выйдет из карантина?

- Церковь должна занять более активную позицию в отношении общества и язв общества. Церковь обращается к обществу, я бы сказал – быть еще активнее. В этом для меня примером является митрополит Андрей Шептицкий. Который выступал очень активно. Его обвиняли в том, что он заходил в политику и т.п. Но он это делал, потому что понимал, что человечество идет ложными путями.

- Сейчас священники обсуждают очень много вопросов, связанных с эпидемией: как причащать больных, если нет защитных костюмов, какой “технический” способ причастия. Готова ли церковь к изменениям, к пересмотру религиозных практик?

- Религиозные практики производились в христианстве не только во времена здоровья и благоденствия, были периоды, когда церковь причащала людей в селах, в которых свирепствовала чума. И христиане, и духовенство заходили в эти села и помогали этим людям. И спасали, и провожали в последний путь. Церковь имеет исторический опыт поведения во время пандемий.

Да, мы верим во спасение, но должны заботиться об этом сами. Береженого Бог бережет

Но ответственно ли мы относимся к этому опыту? Я вижу от разных людей чрезмерную убежденность: я верю в Бога, прошу спасти от напасти, мне карантины не нужны, мол, спасает вера.

Давайте различать. Чудо возможно, когда есть вера. Человеческая вера - это предпосылка чуда, но исполнителем чуда является Бог, а не человек. И если человек решил, что будет чудо, то искушение Господа – это как упрек Ему: ты должен меня спасти. Это неверная духовная позиция. Да, мы верим во спасение, но должны заботиться об этом сами. Береженого Бог бережет.

- Готовы ли украинские церкви к чуме 21 века?

- Должны быть готовы. Это все проговорено.

- Сейчас появилась в сетях еще одна дискуссия, архаичная. У религиозных людей не принята кремация. И сейчас увидела дискуссию, есть ли шанс на воскрешение, если тело будет сожжено?

- Мне даже не интересен такой способ мышления. Если бы Господь выходил из наших человеческих представлений, что кремированные тела не могут быть во время суда спасены, оживлены, то половина земного шара никогда бы не предстала перед Страшным судом. А если человек вместе с самолетом несчастно погиб в глубинах океана, так что – неужели у него нет шанса на Воскрешение, потому что не было захоронено тело? Потому что весь мир кремирует людей. Я полагаюсь на Бога в этом плане.

- Все говорят, что мир изменится после коронавируса. Выдержит ли Европейский проект эти потрясения?

Формула 21 века – только сотрудничество. Формулой 21 века не может быть национальный эгоизм

- Турбулентность большая. Кризис заключается в том, что появилось недоверие к европейской бюрократии. В чем-то оно может быть закономерным, оправданным, однако важно различать отношение к бюрократии и значение европейского проекта. Я надеюсь, что Европа, критикуя бюрократию, заставив Брюссель вносить какой-то коррективы в правила, вместе с тем поймет: только сотрудничество сможет уберечь ее в будущем. Формула 21 века – только сотрудничество. Формулой 21 века не может быть национальный эгоизм. Иначе не будет 21 века, он очень быстро закончится.

- Последний вопрос. Я задаю его только украинским диссидентам, потому что верю, что на это настроена их интуиция. Исчезла ли угроза государственности? Предчувствия опасности у вас нет?

У путинского режима нет мысли о будущей независимости Украины. Там есть только поглощение

- Ощущение опасности у меня появилось после выборов 2019 года. И оно было очень сильным. И не потому, что я подозреваю президента Зеленского во враждебных намерениях. А потому, что с нами играет в очень подлую игру путинский режим. И в его голове нет мысли о будущей независимости Украины. Там есть только поглощение. Это публично и открыто озвучивают российские художники, режиссеры: мол, украинцы не способны о себе позаботиться, им нужен старший брат, чтобы он их взял и дисциплинировал. Этой мыслью “богатеет” пол-России. Поэтому успокаиваться нельзя. Нужно понимать, с кем мы имеем дело. Поэтому давайте будем осмотрительными.

Лана Самохвалова, Киев

Патриарх Кирилл выразил обеспокоенность ростом популярности неоязыческих верований в среде спортсменов и силовиков. Об этом предстоятель Русской Церкви заявил на Патриаршей комиссии по вопросам физической культуры и спорта. Разбираемся в проблеме и ее причинах вместе.

Истоки

Язычеством в широком смысле можно назвать древние верования, обожествлявшие материальные объекты и природные явления. Гремит гром – проявление одного божества, сильный ветер – другого, дерево-исполин или высокая гора – третьего. В древности люди, не имея божественного откровения, пытались самостоятельно установить разорванную при грехопадении связь с Богом. Древние искали Творца и Его проявления в окружающем мире.

Славянские племена, предки современных европейцев исповедовали многобожие местных образцов до той поры, пока им не открылся свет Христовой истины. Божественное откровение было принято вчерашними язычниками всем сердцем и очень скоро оставлено в прошлом повзрослевшим религиозным сознанием новообращенных. От языческой эпохи и в России, и в европейских странах остались скудные клочки, запечатленные в народном эпосе, приметах и единицах сохранившихся памятников древней архитектуры. Сегодня даже методы эмпирического анализа не в силах дать ответ на вопрос: как и в кого верили наши предки.

Крупными мазками идеология неоязычества стоит на воспевании пантеона славянских богов (Перун, Велес, Даждьбог и т.д.), поиске гармонии с природой, радикальном национализме, воинской эстетике.

Теории неоязычников могут включать в себя строительство египетских пирамид славянами или прибытие наших предков на землю многие тысячелетия назад из космоса.

Слово экспертам

Этнолог Григорий Базлов всю свою жизнь занимается изучение традиционной русской культуры. Как показывает реальный полевой, исторический, исследовательский опыт, никаких остатков язычества в русском народе нет и в помине. Бытовые суеверия уж никак на религию не тянут. Зато все пространство жизни и мировоззрение нации органично восприняли христианскую веру. Базлов регулярно проводит лекции и разъяснительные беседы о неоязычестве. На его взгляд, причины у распространения ложных культов в среде силовиков следующие:

Патриотическую подоплеку неоязычества протоиерей Всеволод Чаплин считает искусственной и лживой.

Христос – Бог воинов

Силовики и спортсмены – люди с четкой мужской мотивацией. В свой род деятельности их привлекает, в том числе и воинская романтика, самосовершенствование через преодоление себя, аскетизм и простота жизни. Кажется, очень похоже на Христианство? Но почему будущие язычники не находят этого в наших храмах и в жизни православных людей вокруг.

А еще военным нужны отцы. Священники, слово которых затронет смелое воинское сердце, зажжет в глубине души бойца огонь надежды и даст одной лишь маленькой искрой возможность соприкоснуться с Богом, могущественным и сильным. Воинам – спортсменам или военным – нужна мужская честность. Священник может вообще не иметь опыта воинской службы – но это не значит, что он не сможет говорить со своими подопечными на понятном им языке. Священнослужитель способен с помощью Бога достучаться до любого сердца и открыть каждому человеку вечность – для этого нужно лишь быть честным и искренним. Отказаться от подмены понятий.

У нас очень мужская, очень воинская, очень подвижническая религия. Вот только верить мы стали как-то уж очень не по-воински.

Наши святые воины – это не лубочные портреты. Они тысячу раз, рискуя жизнью, врывались в ряды неприятеля, бились в жестокой рукопашной схватке, обагряли в крови врага свое оружие. Они шли в атаку с молитвой, и молясь коленопреклоненно выходили из нее. Воин как никто другой должен чувствовать грань между ветхой человеческой жизнью и иным миром вечности. Наши предки это чувствовали – и становились лучшими среди христиан своей эпохи.

Нет более той любви, чем умереть за ближнего – в этой евангельской фразе вся величина воинского служения. Он идет на брань без страха, он уже умер для мира, отрекся от своей жизни в пользу тех, за чьи жизни ему предстоит биться на поле брани. И передал самое дорогое – в руки Бога. И именно такой подход восхитил дружины славянских князей, которые вслед за своими лидерами и воеводами вступали в купель святого крещения.

Да, они могли быть разными христианами. Но мы видим, как Владимир Креститель, Александр Невский, Дмитрий Донской, Феодор Ушаков – и это лишь самые известные слуху герои русской истории – были лучшими бойцами своей эпохи. И лучшими христианами. Наш Бог – и Бог воинов. И их, рискующих своей жизнью на благо Отечества или сражающихся на ринге, Он ждет в своих чертогах славы. Всегда, ныне и присно и во веки веков.

Сегодня духовные лидеры находят себя в эпицентре больших политических сдвигов, перехватывая инициативу у светских активистов. Теологи, вооружившись концепцией постсекуляризма, смело отвоевывают паству у дряхлеющего постмодерна. Квазирелигиозные художественные акции и их последствия обсуждаются во всем мире, неожиданно проникая в . Религия волнует современность, и это парадоксальная реальность для тех, чья картина мира формируется под влиянием продвинутой, по большей части атеистической, повесткой дня.

Главные источники духовного сегодня — все еще большие мировые религии. Их влияние огромно, но уже не так бесспорно. Технический и социальный прогресс дается им тяжелее прочих и постепенно подводит к пропасти выбора: трансформации или распада. На этом пути в будущее религиозное распыляется и воплощается в других, малых и податливых формах. За последние полвека появилось огромное количество разнообразных движений, которые используют вызовы новой повседневности, никак не обработанные громоздкими церквями прошлого. Здесь, в метафизических полевых лабораториях на задворках христианства, ислама, буддизма и индуизма, синтезируются боги нового века. Чтобы постигнуть религиозное сознание будущего, мы должны понимать, о чем мечтает и куда оно идет сегодня.

К новому

К смерти

Впрочем, не стоит забывать, что ереси и религиозное сознание могут быть чрезвычайно деструктивными. За последние полвека тоталитарные и апокалиптические культы стали любимым объектом внимания масс-медиа, манифестируя собой неотъемлемую природу духовного безумия. И хотя подобные секты существовали всегда, после пережитых ужасов двадцатого века они намерено эксплуатируют страх верующего перед сложносочиненным миром и соблазн оказаться в финальной точке религиозного нарратива, в конце времен, когда явление Бога будет неизбежным и очевидным. Ветвь Давидова, Аум Синрике, апостольский социализм Джима Джонса и еще десятки печально известных сект попадают в эту категорию, обнажая бесперспективную, но повторяющуюся заинтересованность человека в саморазрушении.

К единству и толерантности

Помимо адаптации к очевидным социальным сдвигам современности, большие религиозные течения усиленно работают над созданием альтернативных проектов реальности. Один из них — всеобщее единство, мечта о мире космополитизма, дублирующая цивилизационные инициативы международной институализации и базовых мессианских ценностей. Речь идет о так называемых синкретических религиях, количество которых так же исчисляется сотнями и принимает причудливые, порой монструозные формы. Но самые последовательные из них уже сегодня представляют собой впечатляющее зрелище с миллионом последователей, раскиданных по всему миру с огромным аппетитом к поглощению более традиционных паств. Примерно так функционирует бахаизм, чьи заповеди требуют в первую очередь неопровержимого единства всех основных религий мира и признают перед каждым своим членом самостоятельный поиск истины.

К упрощению

Стремление к единству вскрывает не только позитивный и конструктивный настрой будущего религиозного сознания, но также говорит об очевидном упрощении взглядов. Тысячелетиями христианство, ислам, буддизм, иудаизм и индуизм оттачивали философию и практики, формируя сложные, противоречивые, но при этом богатые духовные системы, освоение которых требовало пожизненных обязательств. Для представителей разных культур взаимное вовлечение в эти системы и вовсе было невозможно. Но в наше время этот процесс пошел вспять. С Востока на Запад хлынули дзен-буддизм, йога, трансцендентальная медитация, тантризм. Эклектичные и синкретические культы очаровали своей простотой и доступностью общество потребления и породили в своем вареве мутантов нью-эйджа, перемешавших в себе гены всего: от древних шаманов до каббалы. На Востоке благодаря вестернизации появляются причудливые разновидности христианства вроде Церкви объединения Муна или необычные движения, наподобие вооружившихся свастикой Фалуньгун, доказывая, что тенденция к упрощенному вовлечению присутствует сегодня во всех современных формах религиозного сознания независимо от менталитета.

К лженауке

В XIX веке фундаментальное непонимание природы электричества привело к появлению спиритизма. Подобная традиция никуда не делась и укрепилась в религиозном сознании. Поверхностное восприятие науки стало вести в направлении к метафизическому и появлению техно-мифов, нло-религиям и школам псевдопсихологии. Люди, уже воспитанные на научной картине мира, все еще хотят найти выход своей духовной энергии и замечают Бога в сверхъестественном, в инопланетных цивилизациях, при этом не отрицая материальной основы Вселенной. Например, Раэлиты отстаивают ценности сексуальной революции, развитие научного прогресса, отсутствие Бога как такого, но сами верят в сверхцивилизацию, признавая в себе потребность ко встрече и растворению в высшем и недоступном. Заигрываниями с психологией и наукой сайентологи утверждают свое интеллектуальное начало в дианетике, но мгновенно теряют его, как только узнают о яркой космической опере, в которую погружен их мир. Подобные движения по своей внутренней логике напоминают каргокульты самолетопоклонников, но при этом, очевидно, фиксируют жажду религиозного у тех, кто прекрасно осведомлен о теориях эволюции и большого взрыва.

К экологии

Следующим шагом религиозного сознания стало возвращение интереса к внешней среде. О чем свидетельствует возрождение древних языческих культов и популярность мифа о природном балансе. Каждая известная народная традиция прошлого отошла ото сна и воплотилась в практиках благодарных потомков, которые без всяких проблем связали в своей душе наличие сотовой связи и обожествление древних сил природы. Урбанизация, глобальное потепление и экологические катастрофы пробуждают в них не только интерес к политическому активизму, но и тягу к трансцендентному. Нарастающий разрыв между естественным и технологическим лишь усиливает эту черту и подталкивает особо чутких к природе людей не только к географическому, но и духовному эскапизму.

К мистицизму

Помимо упрощенных систем и летающих тарелок, информационное общество последних пятидесяти лет возродило в себе мистическое сознание. Победное шествие виртуального всего, от экономики до секса, не могло не возродить задремавшие оккультные силы, загнанные в глубокое подполье мировыми религиями. У современного человека резко возрос интерес к магии и оккультизму, которые никак не противоречат наблюдаемому в мире торжеству символического. Современные трикстеры с удовольствием используют эту гедонистическую и эстетически обворожительную сторону религиозного сознания, вырождаясь в форме экстрасенсов, ченнелинга, таро, чародейства и прочего сознательного шарлатанства, и постепенно выстраивают дорогу к обожествлению иллюзий.

К антирелигиозности

Религиозное сознание сегодня парадоксальным образом используется и для выявления очевидных противоречий между им самим и современным миром. Такие пародийные религии, как летающий макаронный монстр, невидимый розовый единорог, разумное падение, церковь недомудреца вкупе с насмешками вроде джедаизма и культа Большого Лебовски приглашают людей к ироничной интерпретации того неотъемлемого абсурда, который присущ всей духовной сфере. Особенно хорошо эта ирония считывается в общении с яростными пропагандистами креационизма и других псевдонаучных идей, выдаваемых за реальную альтернативу науке. Похожим образом, только без особой иронии, действуют движения вроде Церкви эвтаназии, Копизма или широко известная Церковь Сатаны. Эти движения используют институциональную природу религии для решения проблем в тех обществах, где духовным предприятиям даются не только идеологические, но и юридические преимущества перед другими формами самоорганизации.

К прагматизму

К трансгрессии

Тяжело идентифицируемые движения вроде полигамных сект, скорее похожих на с легкой ритуальной атмосферой, или кровавых духовных лидеров, собирающих вокруг себя людей с маниакальными наклонностями, или расистских организаций, подобных Церкви Создателя, не только привлекают большое внимание общества, но и указывают на явный трансгрессивный потенциал религии. Без понимания, как продать свои антисоциальные потребности обществу, эти группы людей облачают свои пристрастия в форму культа и оправдывают себя сверхъестественным порядком вещей. Эта лазейка к абсолютной свободе через Бога вероятно так же останется зарезервированной за религиозным сознанием и никакие рациональные доводы и очевидные доказательства этому принципиально не помешают.

Если интуиция все же подводит апокалиптические культы, то все выше выделенные направления в будущем будут лишь уплотняться. Важно понять, что дорогу вперед здесь прокладывает не невежество или злобный замысел группы предприимчивых жрецов, а выработанное и сформировавшееся в такт цивилизации особое восприятие мира, которое обращается не к логическим ответам внешнего, научного мира, а прислушивается к привычному шепоту внутреннего. Называемое религиозным, такое сознание способно работать не только с очевидной задачей психологического преодоления тленности бытия, но и решать собой заодно и другие более приземленные проблемы. Подобное состояние невозможно вырвать с корнем, как того хочет радикальная атеистическая пропаганда, невозможно его и отрицать — даже в двадцать первом веке оно проявляет себя в подавляющем большинстве человечества и удивительном разнообразии. Поэтому рациональной и продуктивной в будущем будет та позиция, которая научится контактировать и работать с религиозным сознанием, подразумевая, что это и правда сознание, а не набор примитивных заблуждений коллективного помешательства.

– Митрополит Волоколамский Иларион недавно выступил с призывом побольше использовать образ многодетной семьи в рекламе и искусстве. При этом он осудил сознательный выбор некоторых семейных пар оставаться бездетными. С аналогичным призывом выступил и вице-президент Конгресса еврейских религиозных организаций и объединений России Зиновий Коган. Возможно, всё объясняется тем, что они выступали на одной и той же конференции, посвящённой семейным ценностям. Но ведь это не единственный на сегодня случай, когда раввины и православные иерархи выражают полное согласие друг с другом и солидарность. Они регулярно выступают за благопристойность, против оскорбления чувств и т.д. В сумме всё это обычно называется поддержкой традиционных ценностей. Да и совет муфтиев публично говорит о том же. Если убрать имена – не отличить, где говорит православный, где иудей, а где мусульманин. Такой мир и согласие, что даже не верится. Ведь при своём зарождении эти религии очень сильно конфликтовали друг с другом: одни за свою веру готовы были убивать, а другие – мученически принимать смерть. Возникает закономерный вопрос: когда нам больше врали – тогда, когда изображали вражду, или сейчас, когда изображают мир? В то время как на самом деле всё, возможно, объясняется политическим расчётом?

– Перечисленные вами духовные практики (христианство, строго говоря, не совсем религия, но это отдельный разговор) действительно родственные. Они имеют в виду одного Бога – Бога Авраама, Исаака и Иакова. И о семье у них сходные представления – она везде является ценностью. Различия в представлениях касаются того, как семья должна быть устроена, и существенная разница в том, какую ступень в иерархии ценностей она должна занимать. Что касается политики, то она всегда старалась использовать религиозные учения, превращая их в идеологию. Видимо, всегда был дефицит на государственную идеологию. Подавляющее большинство политиков во все времена стремились сохранить власть. Средства для сохранения этой власти избирались в зависимости от конъюнктуры. В Византии в своё время сложилась такая ситуация, когда для заполнения идеологического вакуума использовали христианство. Но появлялись другие империи, где конъюнктура была другая, и там в качестве идеологии использовали ислам. Поэтому для нас принципиально важно различать идеологию на базе какого-то религиозного учения и само религиозное учение, его практику.

– Правильно ли я понимаю, что в духовном плане христианство и ислам родственны, основное различие – в политике империй, которые их приняли?

– Что же заставляет представителей различных религий эту позицию, выгодную государству, так запросто принимать? Неужели их вера так теплохладна, что они запросто нивелируют различия, существующие между религиями и христианскими конфессиями? Где жаркие религиозные споры минувших веков?

– Эти жаркие споры существуют и сейчас, но не выносятся на поверхность, они решаются в других плоскостях, скажем так, и занимаются ими другие люди и другие службы. А вот в средствах массовой информации проявляется всегда определённая позиция.

– Получается, в СМИ официальные представители религий выступают с позиции власти?

– По сути дела – да. Потому что их цитируют там, где это нужно, в том контексте, в каком нужно, по тем вопросам, которые работают на общую цель. Во всех остальных случаях их вряд ли будут цитировать.

– Вот вы говорите, что религиозные споры идут в других плоскостях. Но любой выход на большую аудиторию возможен пока только через СМИ. Про формирование мнения значительной части общества социальными сетями говорить пока рано. И мы видим, что в обществе сложилось именно такое представление о христианстве, которое доносят до нас СМИ: это религия традиционных ценностей. То есть христианство – это про семью, про благопристойность и скромное поведение, скромную одежду, про благотворительность, про любовь ко всем и т.д. Об этом можно услышать в любом православном храме. Едва ли мусульмане вам скажут, что ислам не про то же самое.

– Мне трудно согласиться с тем, что нет других путей влиять на эту картинку, кроме как через СМИ. Конечно, они влияют. И очень сильно. Если б не влияли, то в них не вкладывали бы столько денег. Но все религиозные практики знают другой путь распространения – через личные отношения, сетевым способом, как пожар в поле: вроде огонь небольшой, но ветерок подул – и всё, ты его ничем не остановишь. Поэтому государственная власть везде очень жёстко контролирует религиозные факторы. Степень самоорганизации у религиозных объединений колоссальная. И действительно идёт работа над созданием картинки, внутри которой этих различий как бы нет. Но различия есть, даже такие родственные учения, вышедшие из авраамической традиции, как иудаизм, ислам и христианство, очень существенно различаются своими представлениями веры как в отношении Бога, так и в отношении того, кто такой человек, в чём суть его жизни и каковы критерии качества этой жизни. И это не только учение – это некая практика, существующая в веках, которая существеннейшим образом отразилась в культуре народов и даже на их психологическом типе, на государственности. На это невозможно не обратить внимание.

– Что есть, например, в христианстве, кроме уважения к уже упомянутым традиционным ценностям?

– В христианстве самое главное – это его пророческий настрой. Ключевым моментом жизни человека христианство видит веру, понимаемую как плод встречи с живым Богом (такого нет ни в иудаизме, ни в исламе). И всю жизнь свою христианин осознает именно как следствие и постоянную практику этой встречи.

– Какое практическое выражение это имеет? Вот традиционные ценности имеют самое непосредственное отношение к практике жизни. А в чём выражается эта встреча с Богом?

– В том, что именно этот опыт встречи является конституирующим для жизни христианина. Всё, в том числе и семья, имеет смысл постольку, поскольку эту встречу углубляет, и не имеет смысла постольку, поскольку эту встречу угашает или делает её невозможной.

– Можете привести пример, как семья может углублять или угашать эту встречу?

– В этом радикализм Евангелия. Иисус говорит, что если кто любит детей, даже жену, больше, чем Его, тот недостоин Его. Это имеет принципиальное значение. Христиане верят, что если человек этой встречи не имеет, не живёт её энергией, её смыслом и духом, то он стоит на пути смерти. А ислам и иудаизм фокусируются на Законе в широком смысле, то есть на своде некоторых правил, которые нужно соблюдать. Если ты их соблюдаешь, тогда ты уже на что-то имеешь надежду. Это существенная разница, и в этом крайняя скандальность христианства: оно говорит о том, что человек не обретает своей будущности, не обретает подлинной жизни вне встречи с Богом, даже если он совершает хорошие дела.

– Звучит загадочно. Но в таком случае христианство вообще не про традиционные ценности, если оно скандально?

– Смотря в чём видеть традиционность. Христианство достаточно традиционно, но это профетическая (пророческая – А.Г.) такая настроенность, вера в то, что человек, который обретает встречу с Богом и живёт в ней, идёт её логикой, он перерождается, не просто перевоспитывается, становится другим. Это тоже традиция.

– Каким человек становится?

– Он становится похожим на своего Учителя. Можно почитать Нагорную проповедь, это словесный портрет, словесная икона самого Иисуса Христа. Он в том числе и о Себе там говорит, Он Сам исполняет то, о чём говорит.

– Если вернуться к вопросу семьи и традиционных ценностей: у Иисуса Христа жены и детей не было. Получается, чтобы быть похожим на него, семью заводить не нужно? Тогда митрополит Волоколамский Иларион вводит нас в заблуждение, говоря о том, что семью нужно пропагандировать.

– Да, здесь тоже есть вызов. Дело в том, что христианство предельно персоналистично. Не индивидуалистично.

– Что это значит?

– Ценность человека перед Богом выше любых сообществ и коллективов. Богу совершенно не свойственна военная логика, согласно которой ради спасения какого-то количества людей допустима гибель меньшего количества. Он ради одной овцы, которая нуждается сейчас в помощи, готов девяносто девятью на какое-то время пренебречь. Поэтому жизнь отдельного человека никогда не дешевле жизни неких абстрактных коллективов. Перед Богом каждый предстоит сам. Но люди также парадоксальным образом представляют собой некоторое единство, родство. Это родство, однако, не обесценивает личности. Поэтому брак и семья правильно устроены тогда, когда они не нивелируют личность, не делают её подчинённой единицей, а наоборот, максимальным образом её проявляют.

– Что значит нивелировать личность в браке?

– Это когда призвание человека, его харизма находится как бы под некоторым условием. Харизма христианина действительно условна в ситуации жизни в браке, семье и даже в своей стране. В то время как в исламе, иудаизме, да и в ветхозаветном опыте, человек достаточно серьёзным образом подчинён роду, какому-то коллективу и находится в его рамках. Христианство же открывает путь к церкви и при этом настаивает, что церковь – это принципиальным образом не коллектив, но родство, которое, наоборот, выявляет персоналистичность человека.

– Известный в XX веке православный богослов и проповедник о. Александр Шмеман в своих статьях не раз отмечал, что главная беда православия и христианства в целом заключается в том, что оно превращается в религию. Христианство в том ключе, в котором я раскрыл вам, – это аутентичное христианство, оно, строго говоря, не религия. Встреча с Богом, опыт верности, живого общения, единства – это опыт мистический и потому нетиражируемый. Но он открывается многим – всем, кто ищет его. Всякий ищущий находит, говорит Господь, всякому стучащему отворят и просящему будет дано. В христианстве может присутствовать какой-то религиозный момент, он всегда присутствует: формы, ритуалы, облачения, особый язык… Но это достаточно серьёзная периферия. Беда в том, что чем дальше от вулкана, где энергия, где жизнь, тем сильнее замерзает лава и периферийные моменты становятся центральными. Живой духовный опыт становится или идеологией, или способом самоидентификации человека. И христианство превращается в религию, а религия – это вещь, всегда свойственная этому миру. Если спросить серьёзно: когда родилась религия? Она родилась после грехопадения. Падший человек, как говорят христиане, человек, которого мы видим сейчас в зеркале, – это не тот человек, которого сотворил Бог. Это другой человек – человек с изменённой природой, другими свойствами и характеристиками. Это не значит, что у него совсем ничего нет от Бога, – есть, но с очень серьёзными ограничениями и искажениями. Поэтому человек, которого мы знаем, всегда религиозен, даже если он эту религиозность отрицает. У него всегда есть внутренние конфликты, которые кроме как религиозным путём он разрешить не может.

– Например?

– Получается, в христианстве то, что находилось на периферии, – уважение к традиционным ценностям – в какой-то момент переместилось в центр. Этим и обусловлено его сходство с иудаизмом и исламом, наблюдаемое в медийном поле. А для ислама и иудаизма такое внимание к традиционным ценностям не является ли также искажением?

– Там это как раз гораздо ближе к центру, потому что иудаизм всё-таки соотносит себя с Законом. Ислам тоже, хотя и осознает себя как попытку возродить простоту веры Авраама и быть в этом смысле послушным пророческому гласу Мухаммеда. Тем не менее на практике здесь есть определённый свод правил, которые надо исполнять. Если ты исполняешь их в достаточном объёме, то имеешь надежду. Вопрос традиционных ценностей там серьёзно прорабатывается: отношение к старшим, к младшим, к себе, к труду – всё это хорошо и достаточно красиво, я бы сказал. Если на практике встретиться с хорошим примером мусульманской или иудейской семьи – это очень красивое зрелище. Наша обыкновенная языческая семья с этим никак не сравнится. Там и муж на своём месте, и жена на своём месте, и дети нормальные… Всё понятно: кто, где и что. Это всё очень красиво. Такой акцент на Законе, добре, красоте и в христианстве очень силён. Но, ещё раз хочу сказать, что сложность и своего рода скандальность христианства заключается в том, что оно нам говорит: это, ребята, всё хорошо, конечно, но этого мало.