Дорогая друг другу мы больше чем оспа привиты среди общей чумы

IX Видно, сильно превысил
свою роль свинопас,
Жизнь есть товар на вынос: чей нетронутый бисер
торса, пениса, лба. переживет всех нас.
И географии примесь
к времени есть судьба. XII
Нехотя, из-под палки,
признаешь эту власть, Право, чем гуще россыпь
подчиняешься Парке, черного на листе,
обожающей прясть. тем безразличней особь
к прошлому, к пустоте
X в будущем. Их соседство,
мало проча добра,
Жухлая незабудка лишь ускоряет бегство
мозга кривит мой рот. по бумаге пера.
Как тридцать третья буква,
я пячусь всю жизнь вперед.

-19-
XIII Сколько глаза не колешь
тьмой - расчетом благим
Ты не услышишь ответа, повторимо всего лишь
если спросишь "куда", слово: словом другим.
так как стороны света
сводятся к царству льда. XVI
У языка есть полюс,
где белизна сквозит Так барашка на вертел
сквозь эльзевир; где голос нижут, разводят жар.
флага не водрузит. Я, как мог, обессмертил
то, что не удержал.
XIV Ты, как могла, простила
все, что я натворил.
Бедность сих строк - от жажды В общем, песня сатира
что-то спрятать, сберечь; вторит шелесту крыл.
обернуться. Но дважды
XVII
в ту же постель не лечь.
Даже если прислуга Дорогая, мы квиты.
не меняет белье, Больше: друг к другу мы
здесь не Сатурн, и с круга точно оспа привиты
не соскочить в нее. среди общей чумы.
Лишь об'екту злоречья,
XV вместе с шансом в пятно
С той дурной карусели, уменьшаться, предплечье
что воспел Гесиод, в утешенье дано.
сходят не там, где сели,
но где ночь застает.

-20-
XVIII Снять нас вместе мордатый
не сподобился друг,
Ах, за щедрость пророчеств - проморгал соглядатай;
дней грядущих шантаж - в общем, всем недосуг.
как за бич наших отчеств,
память, много не дашь. XXI
Им присуща, как аист
свертку, приторность кривд. Неуместней, чем ящер
Но мы живы, покамест в филармонии, вид
есть прощенье и шрифт. нас вдвоем в настоящем.
XIX тем верней удивит
обитателей завтра
Эти вещи сольются разведенная здесь
в свое время в глазу сильных чувств динозавра
у воззрившихся с блюдца и кириллицы смесь.
на пестроты внизу.
Полагаю, и вправду XXII
хорошо, что мы врозь,
чтобы взгляд астронавту Эти строчки по сути
напрягать не пришлось. болтовня старика.
В нашем возрасте судьи
XX удлиняют срока.
Иванову. Петрову.
Вынь, дружок, из кивота Своей хрупкой кости.
лик Пречистой Жены. Но свободному слову
Вставь семейное фото - не с кем счеты свести.
вид планеты с Луны.

-21-
XXIII XXV
Так мы лампочку тушим, Около океана,
чтоб сшибить табурет. летней ночью. Жара,
Разговор о грядущем - как чужая рука на
тот же старческий бред. темени. Кожура,
Лучше все, дорогая, снятая с апельсина
доводить до конца, жухнет. И свой обряд,
темноте помогая как жрецы Элевсина,
мускулами лица. мухи над ней творят.
XXIV XXVI
Вот конец перспективы Облокотясь на локоть,
нашей. Жаль, не длинней. я слушаю шорох лип.
Дальше - дивные дива Это хуже, чем грохот
времени, лишних дней, и знаменитый всхлип.
скачек к финишу в шорах Это хуже, чем детям
городов и т.п.; сделанное "бо-бо".
лишних слов, из которых Потому что за этим
ни одно о тебе. не следует ничего.

-22-
"БАРБИЗОН ТЕРРАС" * * *
Небольшая дешевая гостинница в Вашингтоне. Те, кто не умирают, живут
Постояльцы храпят, не снимая на ночь до шестидесяти, до семидесяти,
черных очков, чтоб не видеть снов. педствуют, строчат мемуары,
Портье с плечами тяжелоатлета путаются в ногах.
листает книгу жильцов, любуясь Я вглядываюсь в их черты
внутренностями Троянского подержанного коня. пристально, как Миклуха
Маклай в татуировку
Шелест кизилового куста приближающихся
оглушает сидящего на веранде дикарей.
человека в коричневом. Кровь в висках
стучит, как не принятое никем
и вернувшееся восвояси морзе.
Небо похоже на столпотворение генералов.
Если когда-нибудь позабудешь
сумму углов треугольника или площадь
в заколдованном круге, вернись сюда:
амальгама зеркала в ванной прячет
сильно сдобренный милой кириллицей волапюк
и совершенно секретную мысль о смерти.

НОВЫЙ ЖЮЛЬ ВЕРН Матрос отличается от лейтенанта
отсутствием эполет,
Л. и Н.Лифшиц количеством лет,
I нервами, перекрученными на манер каната.
Безупречная линия горизонта, без какого-либо из'яна. Лейтенант отличается от капитана
Корвет разрезает волны профилем Франца Листа. нашивками, выраженьем глаз,
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
с криком выскакивает из кабины натуралиста. чтением "Критики Чистого Разума", Мопассана и
"Капитала".
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,
только бутылки в баре хорошо переносят качку. Капитан отличается от Адмиралтейства
Ветер относит в сторону окончание анекдота, одинокими мыслями о себе,
и капитан бросается с кулаками на мачту. отвращением к синеве,
воспоминаньем о длинном уик-енде, проведенном в
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней именье тестя.
вещицы Брамса.
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою И только корабль не отличается от корабля.
линий курса. И в подзорной трубе пространство Переваливаясь на волнах, корабль
впереди выглядит одновременно как дерево и журавль,
быстро смешивается с оставшимся за кормою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45

Оригинальный текст песни:

на скатерти океана,

которого не перекричать,

светило ушло в другое

оставляют в покое

только рыбу в воде.

здесь тепло. Тишина

Луна в кусты чистотела

льет свое молоко:

Дорогая, что толку

в случившееся. Иголку

больше не отыскать

в человеческом сене.

Впору вскочить, разя

тень; либо — вместе со всеми

Все, что мы звали личным,

что копили, греша,

время, считая лишним,

как прибой с голыша,

стачивает — то лаской,

то посредством резца —

чтобы кончить цикладской

вещью без черт лица.

Ах, чем меньше поверхность,

тем надежда скромней

на безупречную верность

по отношению к ней.

Может, вообще пропажа

тела из виду есть

со стороны пейзажа

Только пространство ко’рысть

в тычущем вдаль персте

может найти. И скорость

света есть в пустоте.

Так и портится зренье:

чем ты дальше проник;

больше, чем от старенья

или чтения книг.

Так же действует плотность

тьмы. Ибо в смысле тьмы

у вертикали плоскость

сильно берет взаймы.

Человек — только автор

как сказал авиатор,

Чем безнадежней, тем как-то

проще. Уже не ждешь

как пылкая молодежь.

Свет на сцене, в кулисах

меркнет. Выходишь прочь

в рукоплесканье листьев,

в американскую ночь.

Жизнь есть товар на вынос:

торса, пениса, лба.

И географии примесь

к времени есть судьба.

Нехотя, из-под палки

признаешь эту власть,

мозга кривит мой рот.

Как тридцать третья буква,

я пячусь всю жизнь вперед.

Знаешь, все, кто далече,

по ком голосит тоска —

жертвы законов речи,

нет! нет мертвых, живых.

Все — только пир согласных

на их ножках кривых.

Видно, сильно превысил

свою роль свинопас,

чей нетронутый бисер

переживет всех нас.

Право, чем гуще россыпь

черного на листе,

тем безразличней особь

к прошлому, к пустоте

в будущем. Их соседство,

мало проча добра,

лишь ускоряет бегство

Ты не услышишь ответа,

так как стороны света

сводятся к царству льда.

У языка есть полюс,

север, где снег сквозит

сквозь Эльзевир; где голос

флага не водрузит.

Бедность сих строк — от жажды

что-то спрятать, сберечь;

обернуться. Но дважды

в ту же постель не лечь.

Даже если прислуга

там не сменит белье.

Здесь — не Сатурн, и с круга

не соскочить в нее.

С той дурной карусели,

что воспел Гесиод,

сходят не там, где сели,

но где ночь застает.

Сколько глаза ни колешь

тьмой — расчетом благим

повторимо всего лишь

слово: словом другим.

Так барашка на вертел

нижут, разводят жар.

Я, как мог, обессмертил

то, что не удержал.

Ты, как могла, простила

все, что я натворил.

В общем, песня сатира

вторит шелесту крыл.

Дорогая, мы квиты.

Больше: друг к другу мы

точно оспа привиты

среди общей чумы.

Лишь объекту злоречья

вместе с шансом в пятно

в утешенье дано.

Ах, за щедрость пророчеств —

дней грядущих шантаж —

как за бич наших отчеств,

память, много не дашь.

Им присуща, как аист

свертку, приторность кривд.

Но мы живы, покамест

есть прощенье и шрифт.

Эти вещи сольются

в свое время в глазу

у воззрившихся с блюдца

на пестроту внизу.

Полагаю, и вправду

хорошо, что мы врозь —

чтобы взгляд астронавту

напрягать не при

Перевод:

tablecloths on the ocean,

which do not shout,

star took to another

Only the fish in the water.

In the evening, my dear,

it’s warm here. Silence

Moon in the bush celandine

which has reached far.

Honey, what’s the point

to argue, to delve

in the incident. needle

It is time to jump, smashing

shadow; or — together with all

Everything we own name,

that hoarded, sinning,

time counting plus,

how to surf naked,

grind — the kindness,

then through the tool —

to end the Cycladic

thing without facial features.

Oh, the lower surface

the modest hope

perfect faithfulness to

in relation to it.

Maybe even missing

the body has a mind of

Only space ko’ryst

in the distance tychuschem finger

can be found. And the speed

light there in the void.

So spoiled view:

more than you entered;

more than from aging

or reading books.

Just acts density

darkness. For in the sense of darkness

in a vertical plane

It borrows heavily.

The man — only the author

as the aviator said,

disappearing into the clouds.

The hopelessness, the once

easier. It is not waiting

how passionate youth.

The light on the stage, in the wings

pales. You leave off

in applause leaves,

in the American night.

Life is a product take-away:

torso, penis forehead.

And geography admixture

Time to have a destiny.

Reluctantly, under the lash

recognize the power

brain curls my mouth.

As a thirty-third letter,

I pyachus whole life ahead.

You know, all those far away,

for whom melancholy wail —

victim speech laws

no! no dead, alive.

All — just feast consonants

curves on their legs.

It can be seen, much exceeded

its role as a swineherd,

whose pristine beads

Right, the thicker deposit

black on the sheet,

the individual is indifferent

to the past, to the emptiness

in future. Their neighborhood

Other good enough,

only accelerate the flight

You will not hear the answer,

as the sides of the world

reduced to the realm of ice.

The tongue is a pole,

north where the snow comes through

through Elsevier; where the voice

flag not hoisted.

Poverty still rows — thirsty

something to hide, save;

in the same bed, do not lie down.

Even if the servants

there does not replace the laundry.

Where — is not Saturn, and circle

do not jump into it.

With the bad carousel

that Hesiod sang,

go not where it sat,

but where night finds.

How many eyes nor prick

darkness — calculation pious

word: the word to others.

So the lamb on a spit

nizhut, throw heat.

I, as I could, I immortalized

something that is not pinned.

You, as she could have forgiven

In general, the song is a satire

echoes rustling wings.

Honey, we’re even.

More: together we

exactly pox vaccinated

among the general plague.

Only the object of slander

along with the chance to spot

It is given in the consolation.

Ah, for the generosity of the prophecies —

days of future blackmail —

as a scourge for our middle name,

memory, not much to give.

They are characterized as stork

convolution, cloying falsehoods.

But we are alive, for the time being

there is forgiveness and font.

These things will merge

at one time in eye

have stared with saucer

on the diversity of the bottom.

good that we apart —

to look astronaut

not to strain at

Видеоклип

Я, как мог, обессмертил

то, что не удержал.

Ты, как могла, простила

все, что я натворил.

В общем, песня сатира

вторит шелесту крыл.

Дорогая, мы квиты.

Больше: друг к другу мы

точно оспа привиты

среди общей чумы.

Лишь объекту злоречья

вместе с шансом в пятно

в утешенье дано.

Ах, за щедрость пророчеств -

дней грядущих шантаж -

как за бич наших отчеств,

память, много не дашь.

Им присуща, как аист

свёртку, приторность кривд.

Но мы живы, покамест

есть прощенье и шрифт.

Эти вещи сольются

в свое время в глазу

у воззрившихся с блюдца

на пестроту внизу.

Полагаю, и вправду

хорошо, что мы врозь -

чтобы взгляд астронавту

напрягать не пришлось.

Вынь, дружок, из кивота

лик Пречистой Жены.

Вставь семейное фото -

вид планеты с луны.

Снять нас вместе мордатый

не сподобился друг,

в общем, всем недосуг.

Неуместней, чем ящер

в филармонии, вид

нас вдвоем в настоящем.

Тем верней удивит

сильных чувств динозавра

и кириллицы смесь.

Все кончается скукой,

а не горечью. Но

это новой наукой

Знавший истину стоик -

стоик только на треть.

Пыль садится на столик,

и ее не стереть.

Эти строчки по сути

В нашем возрасте судьи

Своей хрупкой кости.

Но свободному слову

не с кем счеты свести.

Так мы лампочку тушим,

чтоб сшибить табурет.

Разговор о грядущем -

тот же старческий бред.

Лучше всё, дорогая,

доводить до конца,

Вот конец перспективы

нашей. Жаль, не длинней.

Дальше -- дивные дивы

времени, лишних дней,

скачек к финишу в шорах

лишних слов, из которых

летней ночью. Жара

как чужая рука на

снятая с апельсина,

жухнет. И свой обряд,

как жрецы Элевсина,

мухи над ней творят.

Облокотясь на локоть,

я слушаю шорох лип.

Это хуже, чем грохот

и знаменитый всхлип.

Это хуже, чем детям

Потому что за этим

не следует ничего.

* Датировано по переводу в PS. -- С. В.

1 Эта строфа отсутствует в СИБ и в ЧР, источник неизвестен. -- С. В.

Когда снег заметает море и скрип сосны

оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,

до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины

может упасть безучастный голос?

Пропадая без вести и'з виду, мир вовне

сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.

. так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,

так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,

так довольно спички, чтобы разжечь плиту,

так стенные часы, сердцебиенью вторя,

остановившись по эту, продолжают идти по ту

* Датировано по переводу в TU. -- С. В.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,

выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,

жил у моря, играл в рулетку,

обедал черт знает с кем во фраке.

С высоты ледника я озирал полмира,

трижды тонул, дважды бывал распорот.

Бросил страну, что меня вскормила.

Из забывших меня можно составить город.

Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,

надевал на себя что сызнова входит в моду,

сеял рожь, покрывал черной толью гумна

и не пил только сухую воду.

Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,

жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.

Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;

перешел на шепот. Теперь мне сорок.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.

Только с горем я чувствую солидарность.

Но пока мне рот не забили глиной,

из него раздаваться будет лишь благодарность.

Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве.

В эту пору -- разгул Пинкертонам,

и себя настигаешь в любом естестве

по небрежности оттиска в оном.

За такие открытья не требуют мзды;

тишина по всему околотку.

Сколько света набилось в осколок звезды,

на ночь глядя! как беженцев в лодку.

Не ослепни, смотри! Ты и сам сирота,

отщепенец, стервец, вне закона.

За душой, как ни шарь, ни черта. Изо рта -

пар клубами, как профиль дракона.

Помолись лучше вслух, как второй Назорей,

за бредущих с дарами в обеих

половинках земли самозванных царей

и за всех детей в колыбелях.

Стихи о зимней кампании 1980-го года

"В полдневный зной в долине Дагестана. "

Скорость пули при низкой температуре

сильно зависит от свойств мишени,

от стремленья согреться в мускулатуре

торса, в сложных переплетеньях шеи.

Камни лежат, как второе войско.

Тень вжимается в суглинок поневоле.

Небо -- как осыпающаяся известка.

Самолет растворяется в нем наподобье моли.

И пружиной из вспоротого матраса

поднимается взрыв. Брызгающая воронкой,

как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться

в грунт, покрывается твердой пленкой.

Север, пастух и сеятель, гонит стадо

к морю, на Юг, распространяя холод.

Ясный морозный полдень в долине Чучмекистана.

Механический слон, задирая хобот

в ужасе перед черной мышью

мины в снегу, изрыгает к горлу

подступивший комок, одержимый мыслью,

как Магомет, сдвинуть с места гору.

Снег лежит на вершинах; небесная кладовая

отпускает им в полдень сухой избыток.

Горы не двигаются, передавая

свою неподвижность телам убитых.

Заунывное пение славянина

вечером в Азии. Мерзнущая, сырая

лежит на полу караван-сарая.

Тлеет кизяк, ноги окоченели;

пахнет тряпьем, позабытой баней.

Сны одинаковы, как шинели.

Больше патронов, нежели воспоминаний,

и во рту от многих "ура" осадок.

Слава тем, кто, не поднимая взора,

шли в абортарий в шестидесятых,

спасая отечество от позора!

В чем содержанье жужжанья трутня?

В чем -- летательного аппарата?

Жить становится так же трудно,

как строить домик из винограда

или -- карточные ансамбли.

Все неустойчиво (раз -- и сдуло):

семьи, частные мысли, сакли.

Над развалинами аула

ночь. Ходя под себя мазутом,

стынет железо. Луна от страха

потонуть в сапоге разутом

прячется в тучи, точно в чалму Аллаха.

Праздный, никем не вдыхаемый больше воздух.

СОДЕРЖАНИЕ

'Понемногу' сознание человека ('африка мозга, его европа, / азия мозга') обращается к этому свету — к 'электрической цапле' настольной лампы. И в нем, как на экране в луче кинопроектора, появляются образы, которые, скорее всего, соотносятся с событиями в жизни поэта: юность и связанная с ней легкость достижения желаемого ('Алладин произносит 'сезам' — перед ним золотая груда'); предательство друга ('Цезарь бродит по спящему форуму, кличет Брута'); рождение сына ('в круге / лампы дева качает ногой колыбель'); связанная с эмиграцией тема 'острова как варианта судьбы' ('нагой / папуас отбивает одной ногой / на песке буги-вуги').

'Духота', с которой начинается следующая строфа, вновь возвращает поэта к настоящему и связанной с ним теме одиночества: Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак, понимаешь внезапно в постели, что это — брак: что за тридевять с лишним земель повернулось на бок тело, с которым давным- давно только и общего есть, что дно океана и навык наготы.

'Брак' в контексте стихотворения — это не официально оформленный союз, а роковая привязанность к женщине, которую невозможно забыть (Сравните из стихотворения 1978 года 'Строфы': 'Дорогая, мы квиты. / Больше: друг к другу мы / точно оспа привиты / среди общей чумы'). Ни расстояние, ни время не властны над чувствами поэта: 'пиная мрак' холодной постели, он продолжает надеяться на то, что любимая женщина по-прежнему находится где-то рядом.

Вернувшись в реальность и осознав, что это невозможно, поэт обращается в своих мыслях 'за тридевять с лишним земель', туда, где в этот момент 'повернулось на бок' 'тело', которого ему так недостает. И хотя с тем далеким телом 'давным-давно / только и общего есть, что дно / океана' (место, из которого все мы вышли), инфинитивная конструкция 'при этом — не встать вдвоем' и предложение 'И его не хватило' указывают на сожаление, если не на отчаянье оттого, что случилось непоправимое.

Воспоминания о прошлом, которое обнажается для поэта, 'точно локоть', находят продолжение в десятой части стихотворения: Опуская веки, я вижу край ткани и локоть в момент изгиба. Местность, где я нахожусь, есть рай, ибо рай — это место бессилья. Ибо это одна из таких планет, где перспективы нет.

Свой локоть увидеть трудно даже 'в момент изгиба', скорее всего, здесь речь идет о локте спящей женщины — той женщины, ощущение от слепящего прикосновения к волосам которой поэт не может забыть. Невозможность изменить что-либо в жизни определяет его негативное отношение не только к настоящему, но и к окружающей обстановке, с которой это настоящее связано. Для лирического героя Бродского США воплощали идею 'обретенного рая', но стали 'местом бессилья', 'тупиком', конечной точкой существования, за которой лишь 'воздух, Хронос'.

Сравнение 'рая' с 'тупиком' сложилось у Бродского не только под влиянием личного опыта, оно имеет основополагающее философское значение. В пьесе 'Мрамор' один из героев говорит о том, что 'башня' (тюрьма), в которой они заперты, это великолепное изобретение, 'не что иное, как форма борьбы с пространством. Не только с горизонталью, но с самой идеей. Она помещение до минимума сводит. То есть как бы физически тебя во Время выталкивает. В чистое Время, (…) в хронос…'. И собеседник соглашается с ним: 'Да уж это точно. Дальше ехать некуда. В смысле — этой камеры лучше быть не может'.

Соотношение личной трагедии с идеей 'рая' перекидывается на предметы, и представление о 'рае' как об абсолютном конце, месте, за которым нет и не может быть продолжения, приобретает в стихотворении философское толкование. Тронь своим пальцем конец пера, угол стола: ты увидишь, это вызовет боль. Там, где вещь остра, там и находится рай предмета; рай, достижимый при жизни лишь тем, что вещь не продлишь.

'Рай', который достигнут 'при жизни', вызывает лишь острую 'боль' от воспоминаний. В стремлении подняться наверх человек не замечает, как, в конечном итоге, он оказывается в 'тупике', в ловушке: Местность, где я нахожусь, есть пик как бы горы. Дальше — воздух, Хронос. Сохрани эту речь; ибо рай — тупик.

Мыс, вдающийся в море. Конус.

Нос железного корабля. Но не крикнуть 'Земля!'.

Вершина существования — 'пик' развития является одновременно его концом и в прямом (как 'восточный конец Империи'), и в переносном значении — 'тупиком', 'мысом, вдающимся в море', за которым ничего нет. Не остается даже надежды на то, что можно что-либо изменить, ибо рай, по мысли поэта, это 'нос корабля', с которого путешественнику не дано увидеть землю.

Рай является не только концом физического существования человека, но и концом его духовного развития. Мысль об отупляющем воздействии райской жизни возникла у поэта практически сразу после отъезда.

В эссе 1973 года 'Послесловие к 'Котловану' А.Платонова' Бродский писал:

'Идея Рая есть логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, мысль, не идет; ибо за Раем больше ничего нет, ничего не происходит. И поэтому можно сказать, что Рай — тупик; это последнее видение пространства, конец вещи, вершина горы, пик, с которого шагнуть некуда, только в Хронос — в связи с чем и вводится понятие вечной жизни. То же относится и к Аду'.

Все, что остается обитателю рая, — это следить за часами, отсчитывающими оставшееся ему время. Так как 'часы, чтоб в раю уют / не нарушать, не бьют', он вынужден постоянно наблюдать (со страхом, а может быть, с надеждой) 'за движением стрелки' на циферблате.

Начало следующей строфы 'То, чего нету, умножь на два: / в сумме получишь идею места' можно понять с учетом философской интерпретации Бродским понятия 'места'. Место, куда в своем воображении возвращается поэт, неподвластно времени. Как ему кажется (или хочется надеяться), это место существует не только в его воображении, но и в воображении любимой им женщины. Представление о месте как об объекте нематериальном и единственно возможном для встречи двух людей, разлука которых является 'формой брака', сложилось у Бродского незадолго до эмиграции.

В стихотворении 1970 года 'Пенье без музыки', которому предшествует эпиграф — F.W. (возможно, F.W. - это сокращение от farewell (англ.) — прощай), он говорит о физическом разрыве, за которым, однако, не следует разрыва духовного. Местом встречи влюбленных становится воображаемое 'гнездо', которое, после заполнения 'скарбом мыслей одиноких и хламом невысказанных слов', для них 'обретет почти материальный облик': За годы, ибо негде до до смерти нам встречаться боле, мы это обживем гнездо, таща туда по равной доле скарб мыслей одиноких, хлам невысказанных слов — все то, что мы скопим по своим углам; и рано или поздно точка указанная обретет почти материальный облик, достоинство звезды и тот свет внутренний, который облак не застит — ибо сам Эвклид при сумме двух углов и мрака вокруг еще один сулит; и это как бы форма брака.

Вот то, что нам с тобой дано. Надолго. Навсегда. До гроба.

Невидимы друг другу. Но оттуда обозримы оба так будем и в ночи и днем, от Запада и до Востока, что мы, в конце концов, начнем от этого зависеть ока всевидящего.

Однако в 'Колыбельной Трескового мыса' от былой уверенности Бродского в том, что место воображаемых встреч является достоянием двоих, не остается и следа. Поэт уверен лишь в том, что оно продолжает существовать в его воображении. Говоря о цифрах (единственная цифра, которая упоминается в строфе, — цифра 'два'), он отмечает их эфемерность: 'цифры тут значат не больше жеста, / в воздухе тающего без следа, / словно кусочек льда'.

Одни цифры 'тают', другие ('цепкие цифры года' в следующей строфе) 'остаются', и вместе с ними 'от великих вещей' (поступков, помыслов?) 'остаются' 'слова языка' и 'свобода', достижимая лишь 'в очертаньях деревьев':

От великих вещей остаются слова языка, свобода в очертаньях деревьев, цепкие цифры года; также — тело в виду океана в бумажной шляпе. Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме: на его лице, у него в уме ничего, кроме ряби.

В четвертой строфе одиннадцатой части стихотворения после фразы об 'исконно немых губерниях' (Сравните: 'глухонемые владения смерти' ('Сретенье', 1972)) поэт употребляет словосочетание 'большая страна': 'Только мысль о себе и о большой стране / вас бросает в ночи от стены к стене / на манер колыбельной'.

Судя по посвящению, о котором Бродский упомянул в разговоре с Петром Вайлем, 'большая страна' в данном контексте должна соотноситься с Соединенными Штатами Америки. Хотя непонятно, зачем в данном случае понадобилось прибегать к иносказанию при обозначении страны, о которой говорится на протяжении всего стихотворения. Кроме того, нельзя не отметить связь этой строки с последующим

От Парижа до Баку,
Зажигает наша Ку!
В министерстве восседает,
Рифмы мощные слагает!
Показать полностью…
В этот день, в конце апреля,
Когда солнце греет пуще!
Мы желаем, чтоб все пели:
Настроение - чтоб лучше!

На работе - чтобы выше,
А досуги - чтобы дольше!
И боянисто, с размахом:
Денег больше, домик в Польше!

Знаем, шутку оценила!
С юмором проблемы нет,
Ку, от сердца поздравляем!
И желаем долгих лет!

Ку, друзья!
Мы решили приукрасить ваш весенний добрый вечер новым лаконичным и четким блицем от прекрасного музыканта, гениального ударника группы и нашего большого друга Павла Бравичева!
Естественно, звучит барабанная дробь. Показать полностью…

1. Привет, Паша! Три твоих первых действия, когда ты просыпаешься утром?)
- Открываю глаза, улыбаюсь и иду за печенькой

2. Гречка, Монеточка, Пошлая Молли и в том же духе - что ты можешь вкратце сказать об этих современных исполнителях? Импонируешь им или считаешь бесталанными?
- Предпочитаю гречку с печенью, монеточка - не моё, пошлая молли - модное музло, но тупое

3. Кто в нашей жизни самые главные провокаторы?
- Дураки какие-то!

4. Сколько времени в день ты отводишь на "работу над собой" и совершенствование ударной техники?)
- В последнее время по необходимости

5. Если бы тебя пригласили солистом в какую-нибудь перспективную и интересную тебе рок-группу, пошел бы?)
- Нет!

6. Два главных правила молодого "бойца", то есть отца?)
- Терпение и еще раз терпение)

7. Когда-нибудь убегал от полиции в прямом смысле?)
- И не раз)

8. Чтобы ты никогда не сделал в жизни?)
- Не думал об этом

9. Пожелания всем этой весной!
- Берите пример с котов!)

Говорят, что наш рок уже мертв,
Что надежда о данность сломалась,
Клевета, осуждения, ложь.
Ведь пока кто-то верит, хоть самую малость
Значит рок не остыл, Показать полностью…
Значит жизнь в нем осталась!

Ку! Всем весна!
Апрель - чародей срывает одежды, а мы срываем завесу тайны и представляем новый блиц от самого красивого басиста в истории басистов - Жени Уралева.
Напоминаем, мы задаем лаконичные вопросы участникам группы и Показать полностью… получаем лаконичные ответы. Все гениальное просто, погнали!

1. Привет Женя!
- Привет всем)

2. Как ты думаешь, какие факторы в первую очередь способствуют застою или регрессу в жизни современного общества?
- Застою в обществе мешают самодурство и безграмотность, и последняя зачастую является причиной самодурства))

3. Интересный фильм, из недавно просмотренных, мимо которого ты бы посоветовал нам не проходить?
- Никакой фильм из недавно просмотренных мне не приходит на ум, который я б рекомендовал к просмотру, сплошная жвачка…) Рекомендую больше читать худлитры!

5. Твой самый большой соблазн в жизни?
- Деньги и власть))))))))) Да нет такого, я люблю жизнь и нахожу соблазны в мелочах, которые перечислять тут нет смысла…

6. Чтобы ты сказал Юре Дудю, оказавшись с ним лицом к лицу?
- Привет, Юр, ты классный журналист, но нафига ты постоянно пиаришь в последнем вопросе блица этого чела?!)))) Ведь это лучшая реклама по закону полярности в психологии, но при этом настроения у тебя весьма оппозиционные - парадокс, бля))))

7. Какое главное правило жизни тебе привили родители?
- Щедрость

8. Если бы не тяга к музыке, стал бы врачом или поваром?
- Я б стал врачующим поваром)))) Правда! Обожаю сначала готовить, а потом лечить))))

10. Пожелание всем нам этой весной!
- Спасибо Вам, ребята, вы самое ценное, что есть у нашей группы и дай бог всем нам сил. Да здравствует F.P.G, да здравствует Весна, да здравствует Музыка!

Спасибо, наш дорогой Ру!
Особенно за нетривиальное "да сдался мне ваш инста-мир"
Но мы все еще лелеем надежду!