Чумою скрученный без сил скуля прощально виновато

Чумою скрученный, без сил,
скуля прощально, виновато,
наш пёс убить себя просил
глазами раненого брата.

Молил он, сжавшийся в комок,
о смерти, словно о защите:
"Я помогал вам жить, как мог,-
вы умереть, мне помогите".

Подстилку в корчах распоров,
он навсегда прощался с нами
под стон подопытных коров
в ветеринарном грязном храме.

Во фразах не витиеват,
сосредоточенно рассеян,
наполнил шприц ветеринар
его убийственным спасеньем.

Уткнулась Галя мне в плечо.
Невыносимо милосердье,
когда единственное - что
мы можем сделать - помощь смертью.

В переселенье наших душ
не обмануть природу ложью:
кто трусом был - тот будет уж,
кто подлецом - тот будет вошью.

Но, на руках тебя держа,
я по тебе недаром плачу -
ведь только добрая душа
переселяется в собачью.

И даже в небе тут как тут,
ушами прядая во мраке,
где вряд ли ангелы нас ждут,-
нас ждут умершие собаки.

Ты будешь ждать меня, мой брат,
по всем законам постоянства
у райских врат, у входа в ад,
как на похмелье после пьянства.

Когда душою отлечу
на небеса, счастливый втайне,
мне дайте в руки не свечу -
кость для моей собаки дайте.
1969

СИрена 22.06.2017 04:40:46
Отзыв: положительный
с ума сойти: он же совсем молодой был, когда об этом писал!
и на такие высоты философские вышел и нас вывел. вот и "душой отлетел". вот и стихи по-другому воспринимаются.
кланяюсь сто раз.

Я как-то люблю его именно ранние стихи. Возможно просто практически новых не читала.

Неоставшаяся 04.05.2015 01:30:38
Отзыв: положительный
Елочка. еще не отошла от предыдущего " Можно даже дружить со мною. авт Игорь Рыжий". и мыслями еще ТАМ. мнооого лет назад. глажу его шелковистую спину, заглядываю в умные и, почти всегда веселые глаза, коньячного цвета. и тут ЭТО стихоТВОРЕНИЕ. я плачу ..просто плачу. Голос - к душе, память - к памяти. Спасибо большое тебе( ну о Евтушенко я тебе недавно писала. "Я люблю тебя больше природы,Ибо ты как природа сама.." в связи с. ). Люблю его стихи безмерно и навсегда. и ты ВСЕ ТАК ПРОчувствовала, как можешь только ты..а, зная о твоих любимых ,язык не поворачивается сказать,собаках - они все очеловечены бесконечной верностью нам, добротой и прощением - РОДНЫХ ДРУЗЬЯХ - я назову так. ушедших , зная. совсем. навзрыд..Правдивость каждой буквы не может оставить никого равнодушным. а когда это ПРОжито от и до. тем более.

обнимаю крепко-крепко Елочка.
я тоже ЗА то, как написано. надеюсь что меня где-то там. встретит РЭМ, виляя хвостом и я еще раз обожгусь об его холодный нос

Я впервые напала на этот стиш очень давно и выучила наизусть в секунду. Прочитала тогда же в концерте,когда узнала, что пока нас не было у друзей умер наш пес БАЧ (ЗУБАЧ). читала и ревела и зал хлюпал со мной вместе. Вот-вот и остаются нам на память их мордочки на фото.

меее 02.05.2015 06:13:08

"Галочка", ну что же Вы оставляете здсеь только положительные отзывы? А.

anna_nik0laeva

Сегодня, только что остановилось сердце одного из самых известных поэтов СССР, Евгения Евтушенко. Он был последний из Могикан.

Повторяю публикацию от 4 июня 2016 года. Евгений Евтушенко читает свои стихи на Красной площади.

Когда-то давно, в 90-х годах поэта я не любила за его политические взгляды, за поддержку Ельцина.
Сейчас же, поэт Евгений Евтушенко воспринимается мной как часть ушедшей эпохи, с ностальгией и грустью о прошлом.

Невозможно без комка в горле смотреть на эти фотографии.

"Вчера Евгений Евтушенко читал свои стихи, впервые на Красной площади." - пишет замечательный фотограф Андрей Рушайло-Арно, любезно предоставивший для моего блога эти чудесные фотографии.

"Почти два часа, под аплодисменты зрителей, продолжалось его выступление, а потом еще два часа поэт раздавал автографы и давал интервью."

"Без сил покинул сцену." - пишет Андрей.

Фото специально для моего блога предоставил фотограф-любитель Андрей Рушайло-Арно

• Цена размещения 300 жетонов
• Социальный капитал73
• В друзьях у
• Длительность 24 часа
• Минимальная ставка 300 жетонов
• Посмотреть все предложения по Промо

Нога - это кого надо нога, тем не менее ампутировали, простите за глумление. Он бы мой юмор, надеюсь понял. Всю жизнь поклоняюсь его таланту, Евтушенко - мой учитель в поэзии.

На смерть собаки (1969)

Чумою скрученный, без сил,
скуля прощально, виновато,
наш пёс убить себя просил
глазами раненого брата.

Молил он, сжавшийся в комок,
о смерти, словно о защите:
"Я помогал вам жить, как мог,-
вы умереть, мне помогите".

Подстилку в корчах распоров,
он навсегда прощался с нами
под стон подопытных коров
в ветеринарном грязном храме.

Во фразах не витиеват,
сосредоточенно рассеян,
наполнил шприц ветеринар
его убийственным спасеньем.

Уткнулась Галя мне в плечо.
Невыносимо милосердье,
когда единственное - что
мы можем сделать - помощь смертью.

В переселенье наших душ
не обмануть природу ложью:
кто трусом был - тот будет уж,
кто подлецом - тот будет вошью.

Но, на руках тебя держа,
я по тебе недаром плачу -
ведь только добрая душа
переселяется в собачью.

И даже в небе тут как тут,
ушами прядая во мраке,
где вряд ли ангелы нас ждут,-
нас ждут умершие собаки.

Ты будешь ждать меня, мой брат,
по всем законам постоянства
у райских врат, у входа в ад,
как на похмелье после пьянства.

Когда душою отлечу
на небеса, счастливый втайне,
мне дайте в руки не свечу -
кость для моей собаки дайте.
1969

Поклон дворняге чистейшей породы

Когда ощенилась дворняга

в углу на соседских мешках,

захлопали люди дверями:

- Что толку в безродных щенках.

Нет масти – не будет и стати,

хвост кренделем, вниз голова,

и цвет разномастный, и, кстати,

нет спроса на псов без родства.

И, чуя беду, бедолага,

щенков прикрывала дворняга

в распухших сосках животом.

Ночь минула. Утро настало.

Сосед мой – непьющий шофер –

скулящих кутят закатал он

в матерчатый старый ковер.

И вынес его воровато

в железобетонной руке.

И снова – круги по реке.

Но так уже было когда-то…

Ужели так долго лежали

на впалой груди облака?

Ужели не страшно, не жалко,

топить не устала рука?!

СТИХИ О РЫЖЕЙ ДВОРНЯГЕ

Хозяин погладил рукою лохматую рыжую спину: - Прощай, брат! Хоть жаль мне, не скрою, но все же тебя я покину. Швырнул под скамейку ошейник и скрылся под гулким навесом, где пестрый людской муравейник вливался в вагоны экспресса. Собака не взвыла ни разу. И лишь за знакомой спиною следили два карие глаза с почти человечьей тоскою. Старик у вокзального входа сказал: - Что? Оставлен, бедняга? Эх, будь ты хорошей породы… А то ведь простая дворняга! Огонь под трубой заметался, взревел паровоз что есть мочи, на месте, как бык, потоптался и ринулся в непогодь ночи. В вагонах, забыв передряги, курили, смеялись, дремали… Тут, видно, о рыжей дворняге не думали, не вспоминали. Не ведал хозяин, что где-то по шпалам, из сил выбиваясь, за красным мелькающим светом собака бежит задыхаясь! Споткнувшись, кидается снова, в кровь лапы о камни разбиты, что выпрыгнуть сердце готово наружу из пасти раскрытой! Не ведал хозяин, что силы вдруг разом оставили тело, и, стукнувшись лбом о перила, собака под мост полетела… Труп волны снесли под коряги… Старик! Ты не знаешь природы: ведь может быть тело дворняги, а сердце чистейшей породы!

Молоды мы были, что и говорить,

И совершили ошибок немало.

Черт меня дернул собаку убить

Только за то, что гусей распугала.

Я застрелил ее прямо в упор,

Не завалил ее хворостом даже,

Ночью вернулся в деревню, как вор,

Чтобы никто не спросил о пропаже.

Было в душе моей пусто, темно,

Пил я портвейн, не чувствуя смака.

Черная туча глядела в окно,

Точно убитая мною собака.

Иван Стремяков, СПб

Две бездомные собаки,

Греясь в стужу друг от друга,

В развалившемся бараке

Слушают, что скажет вьюга.

Север, Юг, Восток и Запад,

Детство, старость – все смешалось…

Робко тянут, тянут лапы,

Словно просят дать хоть малость:

Корку хлеба, чуть соломы,

Чтоб оставили в покое,

Чтоб предсмертная истома

Растворилась в снежном вое.

Александр Власов, СПб

Вот попробуй и душу вырази,

Если ночью и ночь не впрок,

У соседа на строгой привязи

Плачем плачет малый щенок.

Отучают его от радостей,

Приучают в страхе ночей

К дикой злости, к волчьей зубастости,

А щенок не поймет зачем.

Ты на злость его не натаскивай,

Ржавой цепью его не бей.

Я ведь знаю щенка, он ласковый,

Ищет дружбы у всех людей.

Мой Варяг, это, брат, собачище,

Да и то не бывал в цепях.

У меня собаки в товарищах

И щенки у меня в друзьях.

Ночь холодная пасть раззявила.

Ты не плачь, щенок, - сам реву…

Я убью твоего хозяина,

Цепь железную разорву.

Какая огромная давит на сердце вина.

Квартира пуста. И чисто нежилой чистотой.

Очнуться б скорее от этого жуткого сна,

Лохматую морду опять ощутить под рукой.

Над миской со свежей водою замру, не дыша,

Убрать не смогу, не смогу ее спрятать нигде.

А вдруг сорок дней горевая собачья душа

Здесь будет витать и губами тянуться к воде.

Посреди скупого быта, попрошайка, он скулит. Вижу: лапа перебита, пес, конечно инвалид. Только что глаза большие ловят ласку и привет? Все кругом – одни чужие, не чужих - в помине нет. (Пусть и бросит кто объедок побродяжке-дурачку, но такой, как видно, редок: пес все время начеку). Ох ты, псина-бедолага, сверхпечальные глаза, сознаешь ведь ты, однако: без хозяина нельзя. Понимаешь: без опоры, без поддержки, без руки околеешь под забором с стужи, с голода, с тоски. И к тому уж дело - плакать, не держать же хвост трубой: на дворе – и стынь и слякоть, на дворе – ноябрь седой. До тебя кому тут дело, кто поможет-пособит? Все толкутся очумело, все клянут вокзальный быт.

Борис Чулков, Вологда

Брела бездомная собака

Январским утром по проспекту.

Ошейник вытертый, без знака,

Глаза мутны, без искры света.

С людским потоком шла упрямо,

От холода дрожала вся…

И провожала долгим взглядом

Холеного с хозяйкой пса.

Собака шла. Одни ругали,

Другие звали за собой…

И тут же напрочь забывали,

И взгляд ее скользнувший встретив,

Я от догадки замерла.

И я на ветреном проспекте

Ненужной никому была.

Наталья Пирогова, СПб

Солдату письмо вдруг из дома пришло.

Письмо это было как чудо,

три года враги занимали село,

но вот их прогнали оттуда.

Солдат осторожно конверт надорвал,

сквозь слезы каракули всплыли,

каракули медленно слились в слова:

И дальше о том, что сгорела изба,

что холод в землянке был страшен,

о том, что погибли бы все – не избавь

от гибели армия наша.

О том, что бойцы раздобыли им дров

и хлебом своим наделили…

На этом кончалась бумага, но вновь:

Сторожевого пса убили

Два проходимца спохмела.

Поплакали да схоронили

его с женой мы у села.

А что еще? На этом можно

и замолчать, пожалуй, мне,

когда б не лай его тревожный,

не вой протяжный в тишине.

Я уши зажимал руками,

я укрывался с головой,

но снилось мне: могильный камень

протяжно воет под луной.

Потом со временем, конечно,

тот вой накрыло гулом дней.

Живу не то чтобы полегче,

но все-таки повеселей.

Но вот когда порой случится

нам мимо проходить с женой –

могильный камень шевелится

и поднимает тихий вой.

НА СМЕРТЬ СОБАКИ

СТИХИ О СОБАКАХ

Дворовых собак по-особому холят

за то, что они, на луну подвывая,

от будки до дома все ходят и ходят

под гулкою проволокой. Как трамваи…

Я их не тревожу. Я с ними не знаюсь.

За это они меня вправе облаивать…

Но жарко читать мне спокойную надпись:

За что их? За внешность? За клочья репейника?

За пыльную шерсть? За неясность породы?

За то, что щенками доплыли до берега?

Доплыли и стали ошибкой природы?

Надрывный поминок. Ребенка добрее.

Они бы надели любые ошейники,

надели бы! Если б ошейники грели.

За что их? У них же – душа нараспашку.

Они ж в Человечество верят отчаянно.

В собачьих глазах застывает печалинкой…

И вот, - разуверившись в добрых волшебниках,

последнюю кость закопав под кустами, -

собаки, которые без ошейников,

уходят в леса. Собираются в стаи…

Ты знаешь, у них уже волчьи заботы!

Ты слышишь: грохочут ружейные полымя!

Сегодня мне снова приснятся заборы.

И лязги цепные за теми заборами.

Роберт Рождественский, ум.1994

Лесничий Захаров охотится на волков,

приманивая их привязанной на цепь волчицей.

Ему всегда везет.

В небеса, в полночную стынь,

Горячо, протяжно и скорбно,

Выдыхая из пасти синь,

Напрягает волчица горло.

Ах, февральская снежная звень!

Ах, протяжный зовущий ветер!

Где-то замер матерый зверь

И на зов волчицы ответил.

Вот тогда в сосняке наконец

Лязгнет сталь, послышится шорох.

Черный ствол и синий свинец,

Черный ствол, сиреневый порох.

Зверь бежит по сугробам вмах,

Снег хватая горячей пастью.

Подменен его древний страх

Еще более древней страстью.

Обмерла после выстрела степь,

Лишь луна серебром сочится.

До отказа вытянув цепь,

Лижет кровь на снегу волчица.

Ослепи меня, ночь, ослепи!

Дай забыть эту жуткую повесть,

Где над кровью волчьей любви

Торжествует людская подлость.

Вера Бурдина, Кингисепп

Мы – волки, и нас по сравненью с собаками мало. Под грохот двустволки год от году нас убывало. Мы как на расстреле на землю ложились без стона. Но мы уцелели, хотя и живем без закона. Мы – волки, нас мало, нас, можно сказать, - единицы. Мы те же собаки, но мы не хотели смириться. Нам блюдо похлебки, нам проголодь в поле морозном, звериные тропки, сугробы в молчании звездном. Вас в избы пускают в январские лютые стужи, а нас окружают флажки роковые все туже. Вы смотрите в щелки, мы рыщем в лесу на свободе. Вы в сущности – волки, но вы изменили породе. Вы серыми были, вы смелыми были вначале. Но вас прикормили, и вы в сторожей измельчали. И льстить и служить вы за хлебную корочку рады, но цепь и ошейник достойная ваша награда. Дрожите в подклети, когда на охоту мы выйдем. Всех больше на свете мы, волки, собак ненавидим.

Охотники знают, что волк, попавший в капкан, часто перегрызает лапу, но уходит на свободу.

Живут на улице Песчаной
два человека дорогих.
Я не о них.

Я о печальной
неведомой собаке их.

Эта японская порода
ей так расставила зрачки.
что даже страшно у порога –
как их раздумья глубоки.

То добрый пес. Но, замирая
и победительно сопя,
надменным взглядом самурая
он сможет защитить себя.

Однажды просто так, без дела
одна пришла я в этот дом,
и на диване я сидела,
и говорила я с трудом.

Уставив глаз свой семицветный,
всё различавший в тишине,
пес умудренный, семилетний,
сидел и думал обо мне.

И голова его мигала.
Он горестный был и седой,
как бы поверженный микадо,
усталый и немолодой.

Зовется Тошкой пес. Ах, Тошка,
ты понимаешь всё. Ответь,
что так мне совестно и тошно
сидеть и на тебя глядеть?

Всё тонкий нюх твой различает,
угадывает наперед.
Скажи мне, что нас разлучает
и все ж расстаться не дает?

Дворовых собак
по-особому холят
за то, что они,
на луну подвывая,
от будки до дома
все ходят и ходят
под гулкою проволокой.
Как трамваи. Я их не тревожу.
Я с ними не знаюсь.
За это
они меня вправе облаивать.
Но жарко читать мне
спокойную надпись:
"Собак без ошейников
будут вылавливать".
За что их?
За внешность?
За клочья репейника?
За пыльную шерсть?
За неясность породы?
За то, что щенками
доплыли до берега?
Доплыли
и стали ошибкой природы.
Собаки-изгои.
Собаки-отшельники.
Надрывней поминок.
Ребенка добрее.
Они бы надели
любые ошейники, надели бы!
Если б ошейники грели.
За что их?
У них же -
душа нараспашку.
Они ж
в Человечество верят
отчаянно.
И детское:
"Мама, купи мне собачку. " -
в собачьих глазах
застывает печалинкой.
И вот, -
разуверившись в добрых волшебниках,
последнюю кость
закопав под кустами, -
собаки,
которые без ошейников,
уходят в леса.
Собираются в стаи.
Ты знаешь,
у них уже -
волчьи заботы!
Ты слышишь:
грохочут
ружейные полымя!

Сегодня мне снова
приснятся заборы.
И лязги цепные
за теми заборами.

Лапа моя, лапа,
Носа моя, носа,
Я научусь плакать
Тихо и безголосо.
Я научусь думать
Много и без истерик,
Гордость запру в трюмы
И научусь ВЕРИТЬ!

Чуда моя, чуда,
Рада моя, рада,
Хочешь, с тобой буду
Весь выходной рядом?
Хочешь, прижмись с лаской
Мокрым своим носом.
Хочешь про снег сказку?
Только ЖИВИ, пёса!

В стекло уткнув свой черный нос,
все ждет и ждет кого-то пес.

Я руку в шерсть его кладу,
и тоже я кого-то жду.

Ты помнишь, пес, пора была,
когда здесь женщина жила.

Но кто же мне была она?
Не то сестра, не то жена.

А иногда, казалось, дочь,
которой должен я помочь.

Она далеко… Ты притих.
Не будет женщин здесь других.

Мой славный пес, ты всем хорош,
и только жаль, что ты не пьешь!

НА СМЕРТЬ СОБАКИ

Чумою скрученный, без сил,
скуля прощально, виновато,
наш пёс убить себя просил
глазами раненого брата.

Молил он, сжавшийся в комок,
о смерти, словно о защите:
"Я помогал вам жить, как мог,-
вы умереть, мне помогите".

Подстилку в корчах распоров,
он навсегда прощался с нами
под стон подопытных коров
в ветеринарном грязном храме.

Во фразах не витиеват,
сосредоточенно рассеян,
наполнил шпрпиц ветеринар
его убийственным спасеньем.

Уткнулась Галя мне в плечо.
Невыносимо милосердье,
когда единственное - что
мы можем сделать - помощь смертью.

В переселенье наших душ
не обмануть природу ложью:
кто трусом был - тот будет уж,
кто подлецом - тот будет вошью.

Но, на руках тебя держа,
я по тебе недаром плачу -
ведь только добрая душа
переселяется в собачью.

И даже в небе тут как тут,
ушами прядая во мраке,
где вряд ли ангелы нас ждут,-
нас ждут умершие собаки.

Ты будешь ждать меня, мой брат,
по всем законам постоянства
у райских врат, у входа в ад,
как на похмелье после пьянства.

Когда душою отлечу
на небеса, счастливый втайне,
мне дайте в руки не свечу -
кость для моей собаки дайте.

Чумою скрученный, без сил,
скуля прощально, виновато,
наш пёс убить себя просил
глазами раненого брата.

Молил он, сжавшийся в комок,
о смерти, словно о защите:
"Я помогал вам жить, как мог,-
вы умереть, мне помогите".

Подстилку в корчах распоров,
он навсегда прощался с нами
под стон подопытных коров
в ветеринарном грязном храме.

Во фразах не витиеват,
сосредоточенно рассеян,
наполнил шпрпиц ветеринар
его убийственным спасеньем.

Уткнулась Галя мне в плечо.
Невыносимо милосердье,
когда единственное - что
мы можем сделать - помощь смертью.

В переселенье наших душ
не обмануть природу ложью:
кто трусом был - тот будет уж,
кто подлецом - тот будет вошью.

Но, на руках тебя держа,
я по тебе недаром плачу -
ведь только добрая душа
переселяется в собачью.

И даже в небе тут как тут,
ушами прядая во мраке,
где вряд ли ангелы нас ждут,-
нас ждут умершие собаки.

Ты будешь ждать меня, мой брат,
по всем законам постоянства
у райских врат, у входа в ад,
как на похмелье после пьянства.

Когда душою отлечу
на небеса, счастливый втайне,
мне дайте в руки не свечу -
кость для моей собаки дайте.

Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов

Все говорят только о верности собак, они спасают людей в любых ситуациях, помогают детям, снимаются в кино. А вот котики просто для красоты, ну любим мы их, а они нас терпят. Но этот случай доказывает обратное, они нас тоже любят и ценят, только по-другому это выглядит.

Россия, Ивановский район, небольшой городишко Шуя, людей там и ста тысяч нет, старенький такой.

В самом центре городка живет старушка, одна со старичком котейкой Васей. Дети разъехались, супруг умер, помогать особо некому, а пенсии на все им с Василием не хватает.

Вот бабулечка и устроилась подрабатывать в магазин уборщицей. Каждый день она уходила на работу, а котейке разрешала погулять на улице. Чтобы ножки размять, воздухом подышать, за мотыльками побегать. А ближе к вечеру, кот возвращался домой и садился возле калитки в ожидании любимой хозяйки. А завидев ее из далека бежал на встречу, как верный пес.

Бабулечка радовалась встречи со своим любимцев и конечно, же несла ему гостинец, вкусняшку за верность и любовь.

Так продолжалось долгое время, котик гуляет, встречает бабушку и вместе идут домой, коротать вечера и ночи. Все знали Васеньку, соседи иногда даже подкармливали. Слушая эту историю вспоминаем Пушкина, который своего кота ученого писал с такого же дворового котика Васьки.

И вот однажды котик остался на улице, не вернулась хозяйка, некому было его забрать домой. Соседи увидели, что котейка сам, покормили, и не могли понять, что же случилось.

А произошло непредвиденное, хозяйке на работе стало плохо и она попала в больницу. Определили приступ сердечный, а это не на один день. Так прошло несколько дней, наконец бабулечка смогла говорить и первое о чем попросила, найти ее Василия, чтобы с голоду не умер.

Но искать его не надо было, он как верный пес стоял на посту у калитки и выглядывал свою хозяйку, он понимал что что-то случилось, и верно ждал.

Соседка подкармливала котика, но он кушал и возвращался на свой пост, на долго не уходил. Передали бабушке, что так мол и так, кот жив здоров, но забрать его невозможно, он приходит, кушает и опять уходит на свое место.

Бабулечка очень обрадовалась вести о Василие и даже быстрее стала выздоравливать, она понимала, что ее ждут и любят и она не имеет права оставлять его одного.

Ведь если бы ни он, у нее не было бы стимула так быстро возвращаться. Кот услышав ее шаги побежал встречать, ведь он так долго ждал встречи и верил, что его не оставили, что он так и остался любимым Василием.

Теперь старушка без Васеньки не на шаг, ведь благодаря его преданности она выжила и вернулась домой. Ведь у нее есть тот, кому она нужна, кто ее любит и ценит.

Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов

Но пушкинский голос гражданства

. Поэты в России рождались

с дантесовской пулей в груди.

Евгений Евтушенко

«Не надо говорить неправду детям,

не надо их в неправде убеждать,

не надо уверять их, что на свете

«Его умело отводили

От наболевших "почему".

Усердно критики твердили

О бесконфликтности ему.

Он был заверен ложью веской

В предельной гладкости пути,

Но череда несоответствий

Мы столько после временной досады

хлебнули в дни недавние свои.

Нам не слепой любви к России надо,

а думающей, пристальной любви!

«Кто в клетке зачат - тот по клетке плачет,

и с ужасом я понял, что люблю ту клетку,

где меня за сетку прячут,

Его поэзия – и это честное признание, а не пафосность – стала для меня, если хотите, путеводной звездой, ориентиром в творчестве и жизни. С тех пор рыскал по журналам и газетам, отыскивая сообщения о любимом Поэте, его стихи. Собрал сотни публикаций из разных изданий, много его поэтических сборников, грампластинки с записью стихотворений в исполнении автора. Искал любую возможность, чтобы побывать на его вечерах. Слушал его и у памятника Маяковскому в Москве, и на вечерах в Алма-Ате, и в Новосибирске, и на известном вечере в Политехническом музее в Москве. Тут уж проникнуть помогли корочки члена Союза журналистов России.

Разумеется, когда мы узнали о приезде Евгения Александровича в Новосибирск, то Международный Центр имени Владимира Высоцкого и Сибирский Фонд по увековечиванию памяти Владимира Высоцкого тут же взялись за организацию гастролей.

…Конечно, что скрывать, годы берут своё – всё-таки Поэту уже 82 года. Да и здоровье не ахти какое. Но и на пресс-конференции и на концерте это был всё тот же Евгений Евтушенко, как и много лет назад. Острый, задиристый, в стильном цветастом пиджаке и стильном галстуке. Стихи, как всегда, читал мастерски, с подлинным артистизмом, что не могло не волновать и вызывало заслуженные аплодисменты зала.

Чтобы передать атмосферу, я буду приводить прямую речь Поэта.

«Здесь, в Новосибирске, у меня спросили: когда я ощущаю себя сибиряком (раз я родился в Сибири), когда гражданином России, а когда гражданином мира? Но почему одно должно мешать другому. Для настоящих писателей не существует границ, как нет границ у боли и страданий, как нет их у такого высшего чувства, как любовь. Любовь бессмертна, её нельзя убить…

«Довольно тяжёлые испытания выпали на долю нашей страны. Об этом времени будут много говорить и спорить, напишут книги. Но наш народ найдёт выход, как находил его во всех исторических испытаниях. И во время Великой Отечественной войны был период, когда мы отступали, виной тому преступные ошибки руководства страны. Я имею в виду расстрелы лучших командиров Красной Армии, подорвавшие её мощь, а также тот факт, что в первые несколько дней войны были разбомблены 1200 наших самолётов, стоявших на аэродромах. Об этом мало кто знает, но это было, потому что лётчикам не давали приказа о боевых вылетах. И народ наш поднялся, несмотря на то, что у многих в семьях были арестованные, сосланные в лагеря, расстрелянные, люди понимали, что сейчас всё должно быть подчинено одной цели — остановить врага и отбросить его за пределы Родины. Я это единение хорошо помню, мне было девять лет в 1941 году, и со своими сверстниками я стоял на крыше нашей школы № 254 на 3-ей Мещанской в Москве с ведёрком песка и лопаткой, чтобы засыпать немецкие зажигалки…

«Я всё время был окружён женщинами и на всю жизнь запомнил слова Бориса Пастернака: иногда мужчины, стараясь быть привлекательными, напускают на себя излишнюю грубоватость, думая, что им это идёт. Я считаю, что мужчины должны относиться к женщинам с материнской нежностью.

Если, крича, плачу почти навзрыд,

словно свеча, Лара в душе стоит.

Словно свеча, в этот проклятый век,

воском шепча, светит она сквозь снег.

И однажды я вздрогнул на площади Ютика в Талсе,

потому что с Россией на миг с глазу на глаз остался.

Это мне городские часы под размеренные удары

Заиграли хрустально мелодию Лары…

Запрещенный роман

прорывался в Россию

мелодией Мориса Жарра,

И ты плачешь, Россия, плачешь

по всем, кто где-то замерз в пути.

Жгут, горячи, слезы, как воск свечи.

Русь, ты свети,

«Моя мама пела на фронте, выступая в составе концертной бригады вместе с артистами и поэтами, среди которых были Константин Симонов и Александр Твардовский. С самого начала войны вместе с нашими войсками мама дошла до Пруссии, сорвав свой голос, потому что приходилось много петь в непростых условиях, и нельзя было жалеть ни голоса, ни внутренней энергии. Когда мама попала в Пруссию и заболела тифом, ее отправили в Читу в госпиталь.

Давно не поёт моя мама,

да и когда ей петь!

Дел у ней, что ли, мало,

где до всего успеть!

Были когда-то концерты

с бойцами лицом к лицу

в строгом, высоком, как церковь,

прифронтовом лесу.

Мёрзли мамины руки.

Была голова тяжела,

но возникали звуки,

Владимир КРЫЛОВ

Фото: Виктор ДМИТРИЕВ и Анатолий СМЕЛОВСКИЙ