Архиепископ амвросий во время чумы

Зачинщики Чумного бунта 1771 года в Москве найдены не были, но четыре человека, тем не менее, были отправлены на плаху. Двое из них были казнены по жребию.

Эпидемию чумы 1770−1772 годов, которая свирепствовала в Москве, называют последней масштабной вспышкой этой опасной болезни. Именно после нее были приняты гигиенические и профилактические меры, которые помогли избегать в дальнейшем больших потерь: во время чумы 1770-х в городе умерло около 60 000 человек. В том числе погиб московский архиепископ Амвросий, ставший жертвой разъяренной толпы. Но обо всем по порядку.

Чума в Москве

Казалось, болезнь удалось взять под контроль, но в начале 1771 года полиции донесли, что на Суконном дворе работники часто умирают, и их хоронят тайно по ночам. Прими московские врачи и полиция меры, эпидемию, может быть, и можно было бы обуздать во второй раз. Но врачебная комиссия постановила: тиф, а не чума. За время, что лекари спорили о причинах такого количества смертей, чума буквально расползлась по всему городу.

Борьба с эпидемией

Люди, которые столкнулись с мором, отсутствием работы (мануфактуры в Москве закрывались, чтобы избежать скопления народа), необходимостью уничтожать имущество отказывались следовать установленным правилам. Покинуть Москву тоже было непросто, москвичи оказались фактически заперты в своем городе, что добавляло недовольства.

Нельзя забывать и об отношении к медицинской помощи: в народной среде оно было очень и очень настороженное. Болезни рассматривались как божья кара за грехи, то есть вещь чем-то заслуженная. А вот лекари и больницы пугали: туда всеми силами старались не попадать (якобы живым оттуда точно не выйти). Умерших продолжали хоронить тайно, вещи прятали. Больные сбегали, чтобы только не попасть в лазарет, и тем самым распространяли эпидемию по городу: умирали до 1000 человек в день. А оставшиеся в живых просили милости у Боголюбской иконы Божьей Матери.

Божья матерь Боголюбская — последняя надежда

По Москве пошел слух, что Боголюбская икона чудотворная: якобы именно она избавила от чумы Владимир, где болезнь бушевала, а также Боголюбово. В Москве образ был установлен на наружной стене Варварских ворот Китай-города. Горожане потянулись к нему: исправно служили молебны, оставляли дары и прикладывались. Конечно, о соблюдении норм гигиены в таких условиях говорить не приходилось.

Чтобы совершаемые обряды не стали дополнительным источником болезни, архиепископ московский Амвросий 15 сентября 1771 года распорядился икону убрать, а жертвенный ящик опечатать. Это было последней каплей: возмущенная толпа решила, что Амвросий хочет присвоить себе дары, которые приносили Богоматери, и в Москве начался бунт. Люди ворвались в Кремль, громили Чудов и Донской монастырь, Амвросий был убит.

Архиепископ Амвросий: ошибка, стоившая жизни

Конечно, такое серьезное событие, как бунт, в котором погиб не только московский архиепископ, но и множество простых людей, без последствий оставить было нельзя. Был и суд, и казни, вот только зачинщиков найти не удалось. И не потому, что они так тщательно скрылись, а потому, что их… не было.

300 подследственных

В ходе подавления бунта погибло около 100 человек, отдан под следствие 301. Социальный состав арестованных был самый пестрый: половина из них были крепостные, 20 солдат, 23 купца, 7 священников и даже один дворянин. Для установления степени вины каждого была образована особая комиссия во главе с генерал-прокурором Всеволодом Всеволожским.

Непосредственными убийцами Амвросия были названы дворовый человек Раевского Василий Андреев, московский 2-й гильдии купец Иван Дмитриев, крестьянин Федот Парфёнов. Дальше комиссия собирала информацию по каждому задержанному, и в итоге они были разделены на три разряда. Первый — те, кто были пойманы во время мятежа и чья вина очевидна, второй — те, кто ни в чем предосудительном замечены не были, но место и время их задержания подразумевали, что они могут быть виноваты.

Для суда было организовано специальное присутствие с тремя категориями судей: члены Сената, члены Синода и высшие должностные лица первых 5 рангов в табеле. Всего в присутствии было около 50 человек.

Мораторий на смертную казнь: отмена

Надо сказать, что суд над участниками Чумного бунта был поворотным в истории не только потому, что это был уникальный процесс, не выявивший зачинщиков беспорядков. Он еще и положил конец негласному мораторию на смертную казнь, который действовал с начала правления Елизаветы Петровны.

Императрица же с этих пор старалась, чтобы ее имя было связано только со случаями помилования. Как бы мы назвали это сегодня? Удачный PR, и Екатерина использовала его и во время процесса по Чумному бунту, и позже, когда пришла пора судить Емельяна Пугачева.

В 1770 году, ровно 250 лет назад, в Москву пришла чума. Пришла, но развернулась во всю ширь лишь к сентябрю 1771 года, когда в день умирали до тысячи человек.

В сентябре в городе вспыхнул бунт. Причиной стало распоряжение архиепископа Амвросия прекратить молебны перед Боголюбской иконой у Варвáрских ворот (фундамент башни, у которой были эти ворота, виден у выхода из метро "Китай-город" на Варварку).

Откуда пошли молебны, красочно описал племянник архиепископа Николай Бантыш-Каменский: "С начала сентября поп Всех Святых, что на Кулишках, выдумал чудо с помощию фабричнаго. На Варварских воротах древней был болшей образ Боголюбския Богоматери. . Будто фабричный пересказывал попу, что видел он во сне Богоматерь, вещающую к нему так, что понеже тритцать лет прошло как у Ея, на Варварских воротах образу, не токмо никто не пел, николи молебна, ниже поставляема была свеча, то за сие Христос хотел послать на город Москву каменной дождь, но она упросила, дабы трехмесячной был мор. Не токмо чернь, но и купечество, а особливо женский пол, слушая таковыя рассказы фабричнаго, приседящего у Варварских ворот и собирающего деньги с провозглашением: "Порадейте, православные, Богоматери на всемирную свечу!" – в запуски старался изъявить свою набожность. Мерзкие козлы, попами грех назвать, оставив свои приходы и церковные требы, собирались тут с налоями, делая торжоще, а не богомолие".

По ходу бунта архиепископа убили. Сохранилась брошюра с речью, произнесённой над его гробом: "Суеверы при опасных случаях просят бога со излишним на Него упованием, и по большей части ищут, чтобы исцеление их возсияло чрез какое ни будь чудотворение: а того и не воображат бедные, что бог с гневом отвращается прошений наших, коими просим исцеления от того, от чего может избавиться, или по крайней мере предостерегать себя помощию предписуемых средств от данного нам разума. На что там богу делать чудо, где естественным порядком поврежденное исправлено быть может?"

Через год опубликовали брошюру, где Амвросий Подобедов защищал память покойного – мол, обстоятельства смерти ничего не говорят о достоинстве жизни: "Часто мы видим беззаконно живших, но спокойно умирающих: добродетели же посвятившихся мужей странно и мучительно мир сей оставляющих. Впрочем, ежели бы то было так, ежели бы по кончине разсуждать и о воздаянии, то не инако бы кажется сказать надобно было о Апостолах и всех Мучениках: потому что из них ни един почти порядочно жизни своей не кончил. Да что говорю о Апостолах и Мучениках? О самом Спасителе нашем Христе тож бы следовало заключить. Ибо чие страдание, чия смерть толь мучительная и толь поносная была?"

Вообще, это суеверие очень распространенное. Самый свежий пример: сладострастное смакование Андреем Кураевым того, что патриарх Алексий II (Ридигер) умер в туалете. Кстати, такой же казус выставляли в IV веке доказательством еретичества Ария. Ну и что? Гелиогабал умер в туалете, и Элвис Пресли, но это не означает, что Гелиогабал был отличный певец или что Пресли был певец плохой.

Обычно про туалет вспоминают, если есть желание очернить покойного. В случае с архиепископом Амвросием Зертис-Каменским недоброжелатели ставили ему в вину предательство. Владыка дружил с епископом Арсением Мацеевичем, но когда на того обрушился гнев императрицы, принял участие в расправе над несчастным. Якобы Мацеевич предсказал за это Амвросию нехорошую смерть.

Не хочется верить, что Мацеевич пожелал зла своим палачам. Не по-христиански. Впрочем, "мерзкие козлы" тоже не очень благопристойно, но Бантыша-Каменского можно понять: его едва не убили вместе с дядей. Он откупился – сунул двум схватившим его мужикам золотую табакерку и часы, и они отогнали от него погромщиков. Но дядю убили на глазах у племянника.

Историки под руководством ленинской партии изображали Чумной бунт как порыв к свободе, своего рода протобольшевизм. Самое интересное, что как минимум один подвижник российской свободы был в гуще событий, даже описал их. Это вообще уникальный человек: Фёдор Каржавин. Ровесник Фонвизина и Ушакова, Кутузова и Палена (родились в 1745-м).

Уникальный человек был сыном другого уникального человека: Василия Каржавина. Московский ямщик-старообрядец стал купцом первой гильдии в Петербурге. Олигарх (300 тысяч рублей капитала) с мощными связями и совершенно нетривиальными интересами. Старообрядец, который выучил сына латыни и лично вывез его в Европу, когда Фёдору было 7 лет. Они приехали в Лондон, где жил брат Василия Ерофей, первый переводчик "Путешествий Гулливера" на русский язык. Причём с французского: Ерофей Каржавин гимназий не кончал, он окончил Сорбонну. Что у Каржавина-отца были мощные связи, видно из того, что он сумел отбиться от Тайной канцелярии, куда на него был донос: ездил-де в Лондон и там с братом предавался групповому атеизму, заявляя, что "подлинно бога нет никакова".

Семи лет Федор Каржавин был отдан в Коллеж Лизье, в 10 лет, окончив его, поступил в Сорбонну. Окончив ее, служил у российского посла во Франции Дмитрия Голицына. В 20 лет возвращается в Россию со своим другом на всю жизнь – Василием Баженовым, который был чуть старше. 1 января 1765 года Каржавин писал отцу (на французском): "Если вам неугодно, чтобы я сделался солдатом, то буду кем пожелаете – чистильщиком сапог, если захотите, только бы не служить мне в Коллегии иностранных дел или в канцелярии. Это мое последнее решение, ибо слишком уж меня до сего времени мучили и слишком уж страдал от людей, которые подвизаются при министрах и вельможах, чтобы захотеть опять хлебнуть того же".

Голицын писал Екатерине II, что Каржавина нельзя использовать на службе в России "из-за незнания российского языка". Однако, кажется, это было лукавство: Каржавин в Париже преподавал русский. Видимо, князь хотел помочь Каржавину избежать госслужбы, к которой он, как покажут события, был решительно не приспособлен.

В России Каржавин проявляет характер и отказывается заниматься бизнесом, готовясь принять эстафету от отца. Его выгоняют из дому, Каржавин устраивается преподавателем французского в семинарию при Сергиевой лавре. Конечно, это был не его масштаб. Через два года он перебирается в Москву к Баженову, который готовит перестройку Кремля. Переводит Витрувия и издаёт его вместе с Баженовым.

О событиях 1771 года чуть позже. Полезно взглянуть на биографию и личность Каржавина целиком.

В 1773 году он получает заграничный паспорт. В Кронштадте его было арестовал адмирал Сенявин, но за Каржавина поручился "сам" Прокофий Акинфиевич Демидов, ещё один олигарх, только самый крупный. Кстати, Демидовы тоже давали своим детям образование в Европе. Каржавин оказывается в Париже, где наконец-то свободно посещает университетские курсы физики и медицины, без надзора старших. Деньги у него есть – видимо, вознаграждение от Демидова за услуги в Голландии, где Каржавин покупал для старика минералы в коллекцию. Издает свои стихи и переводы – на французском. Женится "гражданским браком". В 1776 году отплывает на Мартинику, а оттуда в Америку. Тут Каржавин участвует в войне за независимость, трижды попадает в плен к англичанам и трижды бежит. Джордж Вашингтон хотел отправить Каржавина в Россию, как посылал Франклина во Францию, послом, но, видимо, тот сумел объяснить, что Россия не Франция. В 1782 году Каржавин приехал на Кубу и прожил тут пару лет, "сыскивал себе хорошее пропитание своим званием, имянно лечил больных, составлял медикаменты для аптекарей … и учил по-французски". В 1784-м он возвращается в Америку, становится тут профессором колледжа и переводчиком у французского посла. В 1788-м он во Франции и, видимо, он тут и во время революции, но потом старался это затушевать. После этого Каржавин четверть века, до самой смерти, жил в России, издал 78 книг: история, архитектура, словари.

Каржавин, как и сыновья Акинфия Демидова, уже был больше французом, чем русским (те вообще русским не владели). Но, в отличие от многих озападнившихся олигархических отпрысков, он любил не Запад потребления (кстати, от наследства Каржавин отказался), а Запад свободы – который ещё поискать надо. В очерке об американской революции – Каржавин писал "американская перемена", цензура же – он подчёркивал роль среднего класса, класса "с посредственным имением", полагая, что самые богатые и самые бедные "оба последние классы не удобно начинают бунт". Но "бунт", "перемена" – в устах Каржавина нечто позитивное: "Власть давать самим себе законы – суть преимущества, которыми наслаждаются граждане Демократических областей".

Каржавин описывал восстание на Мартинике в 1793 году – а на Мартинике он жил – и восхищался тем, что "черноцветным" "твердость духа… помогает… превозмогать страдание, опасность и смерть".

Вот здесь и пора вернуться к чуме в Москве. Во время бунта Каржавин жил вместе с Баженовым в Кремле, от мародёров они не пострадали, те грабили Чудов монастырь и его подвалы, сдававшиеся одному купцу под вино. Никаких симпатий к бунтовщикам у Каржавина нет, как их ни выискивали подкремлёвские историки 1960–80-х годов, но есть, несомненно, восхищение смелостью и силой: "Бросались нагло на оружие, крича: "Чернь, стой за веру, бей солдата до смерти" и протч. В эту ночь один боец купецкой, из славных, бросился на пушку с одними сжатыми кулаками, но вдруг картечью опровергнут. Другой, называемый Кобыла, попал на 3 штыка и, сорвавшись с них, имел еще довольно силы, чтобы успеть ударить одного унтер-офицера, но 4-ым штыком насквозь пронзен, пал пред ногами своего победителя".

При этом Каржавина завораживала и сила правительственных войск: "Внутри [Чудова] монастыря положено мертвых до 70 человек, на площади же и во всем Кремле с оными 70 человеками щитают до 600 человек, да до 400 человек щитают убитых вне Кремля, то есть на Спаском мосту, под горою к Василию Блаженному, на Красной площади".

Это 16 сентября, а 17 сентября на Красной площади вновь толпа, солдаты держат фронт у Спасской башни и Москворецком мосту, "где книжные лавки", замечает Каржавин, истовый интеллектуал. Бунтовщики напирают на солдат, и тут им в тыл ударяет конница со стороны нынешнего Исторического музея:

"Тогда офицеры, усмотря с мосту, что Еропкин сзади рубит, схватили за ворот всяк того бунтовщика перед коим он стоял. И так втащили во фрунт почти всех тех, которые предлагали кондиции; тут были раскольники, фабришные, подьячие, купцы и холопи. Втоща во фрунт, их старались наперед опохмелять медными эфесами, потом вязали руки назад и бросали в назначенные для них в Кремле погреба".

Примечательно словечко "опохмелять". Это бунт тех, кто растащил бутылки из монастырских погребов. Это бунт не "посредственных". Ни малейших симпатий ни к одной из сторон Каржавин не испытывает. Скорее вспоминается его фраза, написанная на полях книги Сведенборга о рае и аде: "От равноправия между небом и адом проистекает Вольность человека".

Каржавин был мастер парадокса. Он, что принципиально, больше ненавидел рабство, чем любил свободу, но ведь он жил в мире, где рабство было нормой – и где освобождение американских рабовладельцев от власти британского короля ничуть рабства не уменьшило, даже наоборот, и он во всём этом варился. А свобода – что её любить, она просто как воздух: если тиран истребляет своих подданных, "тогда перестаёт быть и основа повиновения: ни что тогда не связует их, ни что их к нему не прилепляет, и они вступают паки в естественную им свободу". Это в примечаниях к очерку Монтескье об Англии, а в примечании к очерку о Швейцарии свидетельство очевидца: "Она есть образ вольности".

Во время американской революции Каржавин надеялся, что она "будет прибежищем свободы, изгнанной из Европы роскошью и развратом". Но когда победа революции оказалась и победой рабовладения, он написал от имени раба: "Высочайшее существо, создав меня человеком, создало меня вольным. Оно даровало мне волю, дабы я ей следовал. Независимость была первый и драгоценнейший его дар. Каким образом лишился я оныя? Белые! Вас о том вопрошаю".

Вопрос был риторический. Рабство – чума. Лечится не бунтами и расстрелами, не пьянкой и грабежами. А чем? Тем, что каждый сам, свободно, тестирует себя на заражённость холуйством или рабовладельчеством и вырабатывает у себя иммунитет. Вирус можно извне заполучить, а свободу – только изнутри.

Историк и священник, ведущий рубрики Радио Свобода "Между верой и неверием"

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Как эпидемия чумы проникла в Россию в 1770 году

Какие меры предпринимала власть, чтобы локализировать распространение чумы

Московский губернатор Пётр Салтыков распорядился проводить все известные на то время дезинфекционные мероприятия: окуривать помещения можжевеловым дымом, сжигать вещи умерших, обрабатывать уксусом деньги и предметы обихода. Однако действенных результатов это не принесло, и в марте 1771 года распоряжением императрицы все полномочия по борьбе с чумой были переданы генерал-поручику Петру Еропкину.

Но самый значимый вклад в ликвидацию эпидемии внёс опальный к тому моменту фаворит Екатерины II граф Григорий Орлов, получивший от императрицы неограниченные полномочия.

Кроме осуществления традиционных обеззараживающих мер, по его инициативе в столице начали действовать санитарные отряды, обеспечивающие эвакуацию больных и захоронение умерших в специально отведённых местах. Гвардейцы Орлова пресекали мародёрство и торговлю пожитками умерших, не допускали значительных скоплений людей. Улицы очищались от умерших людей, их имущество и дома сжигались. Осиротевших детей направляли в особый приют.

На окраинах и за чертой города были основаны специальные карантинные больницы. Врачам положили двойное жалованье. Добровольно обратившимся за помощью при выписке выдавалось солидное денежное и вещевое пособие. Гражданам, скрывавшим больных, грозила вечная каторга, а вот донёсшие на таковых материально поощрялись. Закрылись все фабрики, гостиные дворы и торговые ряды регулярно окуривались можжевельником. Особое внимание уделялось состоянию богаделен и их обитателей. Всего на мероприятия по локализации чумы из казны было выделено 400 тысяч рублей.

Почему москвичи взбунтовались и убили архиепископа Амвросия

В сентябре начали проводиться стихийные молебны перед иконой Боголюбской Божией Матери, которая была установлена на стене у Варварских ворот Китай-города. Это случилось после того, как кто-то распустил слух о якобы вещем сне, в котором Богородица посетовала на то, что возле её образа не возжигаются свечи и не служатся молебны. Господь за это решил покарать вероотступников, обрушив на них каменный дождь, но по молитвам Заступницы смягчил наказание, наслав моровую язву.

Правящий архиерей Амвросий (Зертис-Каменский) категорически воспротивился этому. Служение молебнов в не предназначенном для этого месте простыми мирянами, то есть людьми, не облачёнными в священнический сан, он назвал богопротивным позорищем. Кроме того, Владыка Амвросий опасался, что стечение к иконе толп народа может способствовать дальнейшему распространению эпидемии. Поэтому он принял решение перенести святой образ в расположенную неподалёку церковь Кира и Иоанна, а ящики для пожертвований опечатать и передать в сиротский дом.

Узнав об этом, Еропкин распорядился изменить целевое назначение денег, направив их на борьбу с чумой. Появившийся у ящиков с деньгами военный караул спровоцировал народ на бунт. В толпе зазвучали возгласы о том, что грабят Богородицу. Вооружённый дрекольем и камнями люд напал на военных. Кричали, что во всем виноват Амвросий. Желая выместить на нем злобу и отчаяние, народ ринулся к жилищу архиепископа в Чудовом монастыре. Предупреждённый Амвросий бежал в Донской монастырь, однако спастись ему не удалось: разъярённые бунтовщики вытащили его из церковного алтаря, где архиепископ пытался скрыться, и до смерти забили кольями.

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

История нашей страны хранит память о многих кровавых восстаниях. Но московский чумной бунт 1771 года отличался от других, по крайней мере, двумя обстоятельствами. Во-первых, он продолжался всего три дня, а во-вторых, одно из самых крупных народных возмущений XVIII века стало реакцией разъяренной толпы на непродуманные действия властей — то есть в данном случае протестовали не угнетенные массы, а люди разных сословий, попавшие в безвыходное, как им казалось, положение.

• 
  

К середине XVIII века обстановка в Москве благоприятствовала развитию масштабных эпидемий. Нечистоты и мусор не вывозились из города и сваливались прямо во дворах или выбрасывались в ручьи и речки. Пищевые отходы мясных и рыбных рядов породили огромное количество крыс. Кроме того, в Москве не было загородных кладбищ — умерших хоронили возле приходских церквей, и любое заразное заболевание могло дать толчок к возникновению эпидемии.

Медицина в стране находилась на очень низком уровне, главным средством от болезней считались молитвы, чудотворные иконы и заговоры знахарей. В начале XVII века, во время правления Бориса Годунова, эпидемия чумы охватила 35 русских городов, в Москве погибли до 480 тысяч человек.

Еще одна вспышка этого же заболевания поразила столицу в 1654-1656 годах. Люди умирали тысячами, некоторые места массовых захоронений обносили высокими, наглухо заколоченными заборами — но крыс эти меры не останавливали. Патриарх и царская семья выехали из города, их примеру последовали бояре и высшие чиновники. Москва осталась фактически без представителей власти, мародерство во дворах, обитатели которых умерли, приводило к распространению эпидемии. Точное число погибших неизвестно, по мнению историков, чума унесла примерно 80% всего городского населения.

Со времен Петра I в России была учреждена карантинная служба, всех въезжающих в государство с территорий, где они могли заразиться чумой, заставляли до полутора месяцев провести на карантинной заставе. Но и эта мера помогала далеко не всегда.

В 1768-1774 годах проходила война России с Османской империей, закончившаяся тем, что наше государство получило выход к Черному морю. Но в зону военных действий проникла возникшая в Турции чума — в том числе и в лазареты, где находились раненые. Некоторых из них увезли в Москву в военный госпиталь, находившийся в Лефортово и основанный в 1706 году по распоряжению Петра I.

В ноябре 1770 года там от чумы скончался офицер, а буквально через несколько дней — врач, который его лечил. Затем умерли еще несколько десятков тех, кто общался с доктором.

В городе началась эпидемия — число ушедших из жизни доходило до тысячи человек в день. Погребальные конторы не успевали изготавливать гробы.

Екатерина II запретила хоронить покойников в черте города, и московские власти приняли решение об учреждении для этой цели отдельного кладбища возле села Новое Ваганьково. Умерших закапывали в общих могилах. Похороны сопровождались непрерывным колокольным звоном, который, согласно поверьям, должен был отпугивать болезнь.

Обязанности забирать мертвые тела из домов и с улиц были возложены на полицию. Но почти все ее служащие не желали этого делать из-за боязни заразиться, и разлагающиеся трупы оставались на месте смерти по много дней. К работе по очистке города пытались привлечь заключенных — их выпустили из тюрем с тем, чтобы они собирали тела. Чумные обозы выезжали из Москвы, после чего трупы сжигали, а арестанты при любой возможности пускались в бега.

Крестьяне, узнавшие об эпидемии, отказывались везти в Москву продукты. В городе начался голод. Положение усугублялось тем, что многие представители власти во главе с градоначальником графом Петром Салтыковым спешно разъехались по своим имениям. Все, кто имел возможность покинуть Москву, последовали их примеру. Город, по сути, оставили вымирать.

По официальным данным, с апреля по декабрь 1771 года в Москве от чумы погибли 56 672 человека, но в действительности это число может быть гораздо больше — Екатерина II в частном письме называет цифру в 100 тысяч.

Народ пытался спастись молитвами и обращениями к чудотворным святыням. Наиболее почитаемой из них была Боголюбская икона Божией Матери, находившаяся в церкви у Варварских ворот Китай-города. По Москве прошел слух, что если поцеловать ее, то болезнь пройдет, и все оставшиеся горожане стремились приложиться губами к реликвии.

Понимая, что любое скопление народа приведет к новым вспышкам эпидемии, архиепископ Московский Амвросий приказал спрятать Боголюбскую икону Божией Матери и запретил проводить молебны в церквях. Именно эта мера породила кровавый бунт в Москве.

Массовые волнения начались 15 сентября 1771 года. Под набатный звон толпа, вооружившись кольями и топорами, пришла к стенам Кремля — требовать, чтобы Амвросий отдал животворящую реликвию. Архиепископу удалось укрыться в Донском монастыре. Бунтующие стали громить и грабить все подряд, в том числе чумные бараки, убивая врачей, которых посчитали виновниками заболевания.

На следующий день, 16 сентября, толпа ворвалась в Донской монастырь. Архиепископа Амвросия вывели к народу для публичного допроса. Священнослужитель вел себя достойно, ему почти удалось успокоить бунтовщиков. Но, по свидетельствам очевидцев, из кабака прибежал дворовый Василий Андреев и ударил архиепископа колом. После этого озверевшая толпа растерзала Амвросия.

Глава соляной конторы, одновременно надзирающий за работой лечебных учреждений, старший по званию из тех, кто не покинул Москву, генерал-поручик Петр Еропкин с остатками войск срочно приступил к восстановлению порядка. Ему удалось собрать около 10 тысяч солдат и офицеров — и картечью, а также штыковыми атаками рассеять бунтовщиков.

26 сентября в Москву с отрядом из четырех полков лейб-гвардии прибыл граф Григорий Орлов — государыня назначила его московским главнокомандующим и наделила особыми полномочиями.

Бунт был подавлен, но эпидемия продолжалась. С ней удалось справиться только благодаря чрезвычайным мерам, предпринятым Орловым. Граф запретил постоянный набатный звон, который вызывал у населения чувство страха. Были срочно созданы несколько новых инфекционных больниц. Собрали лучших врачей страны. Орлов организовал нормальное питание больных и обязательную дезинфекцию их жилищ. Вдалеке от города оборудовали чумные кладбища. Был налажен карантин на въезде и выезде в город. Мародеров казнили на месте преступления. Улицы очистили не только от трупов, но также от мусора и нечистот, бродячих животных уничтожили. В торговых рядах между местами для продавцов и покупателей вырыли специальные канавы, при этом деньги передавались не напрямую, а через плошки с уксусом.

Более 300 участников бунта отдали под суд, 173 из них были приговорены к битью кнутом и каторжным работам. Четверых, принимавших непосредственное участие в убийстве архиепископа Амвросия (купец И. Дмитриев, дворовые В. Андреев, Ф. Деянов и А. Леонтьев), повесили.

Последствиями чумного бунта стали некоторые важные государственные решения. 17 ноября 1771 года распоряжением Сената были запрещены погребения при церквях. Отныне для этих целей надо было создавать кладбища за городской чертой. Несколько лет спустя, 28 июня 1779 года, императрица, памятуя о том, что распространению эпидемии способствовало плохое водоснабжение города, издала указ о строительстве московского водопровода.