Сергей лишаев что о нем пишут

Вообще, интеллектуальная жизнь за пределами Москвы – вещь, настолько мало прояснённая для столичного сознания, что кому-нибудь, возможно, кажется, будто её вовсе нет. Но это - представление глубоко ложное, объяснимое мало чем, кроме лени и нелюбопытства (да разве ещё снобизма) столичных жителей и исчезающе-малых тиражей провинциальных изданий.

Так в чём же специфика провинциальных смысловых лаботаторий – и есть ли эта специфика вообще?Постараемся понять: в чём её особенности, если они там вообще есть? Вправду ли дух философии веет, где хочет, и меняются ли траектории его полёта в зависимости от того, над чем он пролетает?

— Сергей Александрович, можно ли говорить о существовании в Самаре философского сообщества со своим узнаваемым интеллектуальным стилем?

— Я склонен думать, что да. Собственно, для нашего города это явление совсем новое: Самара всё-таки не Москва, где философия берёт истоки ещё от общества любомудров. У нас философия появляется вместе с Самарским государственным университетом. То есть, философы в городе наверняка были и раньше, но о них, об их текстах или вообще о каких-то плодах их активности, увы, ничего не известно. А университет возник в 1969 году, и вместе с ним была создана кафедра философии. На кафедру пригласили Вадима Борисова - довольно крупного советского философа. Он в своё время закончил Московский университет, - учился с 1945 по 1950 год, одновременно с Грушиным, Мамардашвили, Ильенковым, Зиновьевым… Занимался он в основном философией науки, работал в Новосибирском университете - в Академгородке, в среде интеллектуалов-шестидесятников, на его новосибирской кафедре работал Михаил Розов и действовал знаменитый семинар по методологии науки. В 1972 году в Самару из Новосибирска переехал и стал работать на кафедре молодой кандидат наук Владимир Конев. Это - уже начало самарской философской среды. В 1984 году Борисов открыл здесь совет по защите диссертаций – первый в Поволжье.

А в начале 90-х произошло сразу несколько событий. В 1991-м группа преподавателей с кафедры философии Борисова решила создать негосударственный ВУЗ - Самарскую гуманитарную академию. Собственно, это были философы: Наталья Воронина – она до сих пор возглавляет наш ВУЗ; Алексей Харченко, много лет работавший в нашей академии, и я, не покидавший с тех пор кафедры философии. Так в 1992-м возникла ещё одна точка философской активности. Именно здесь, впервые в Самаре, появился философский факультет, долгие годы называвшийся философско-филологическим.

Философы создали его для реализации своих планов, проектов, идей. В университете же факультета не было, были только две философские кафедры – естественных и гуманитарных факультетов, - неплохие по тем временам.

Такое медленное чтение и медленная работа с текстом были особенно характерны для 90-х. Тогда все эти тексты только появлялись в России в открытом доступе, и такая практика чтения была актуальна и полезна. Кроме рутинно-профессиональной составляющей, которая нужна всегда, в 90-е это занятие имело и общекультурный резонанс – важны были сами имена, само прикосновение к тому, что на фоне марксистской догматической традиции воспринималось как подлинная мысль. Приходили люди и с других факультетов, - не только философы, иногда просто со стороны – такое это было важное событие.

То есть, сообщество стало по-настоящему развиваться в 90-е, когда вообще был мощный всплеск общественного, внепрофессионального интереса к философии. Стали выходить неизвестные прежде тексты русских, советских философов; пошла волна переводов.

То есть, с одной стороны, было постоянное ядро, - оно, правда, тоже менялось, хотя и не быстро, - люди заканчивали академию, уезжали. – и, с другой, - приходящие участники.

Кроме того, в академии действовал постоянный преподавательский семинар, - там мы тоже читали и Делёза, и Хайдеггера. Люди извне приходили и туда.

По-моему, во многих российских городах есть какие-то специализированные формы философской жизни: клубы, вузовские или кафедральные сайты, семинары – но нет даже попытки свести философскую жизнь города воедино, в одно виртуальное пространство. Конечно, в небольшом городе, где всего один-два вуза, представлять нечего, - слишком мало и людей, и событий. С другой стороны, в Москве или в Петербурге один такой сайт создать невозможно - всего слишком много. А вот размеры города-миллионника или близкого к нему, где достаточно много вузов: Саратов, Казань, Екатеринбург, Нижний Новгород, Волгоград… - вполне это позволяют. Начиная проект, мы хотели, чтобы он стал заразительным, чтобы в других городах возникли аналогичные сайты. Пока ничего подобного я не видел, но надежды не теряю.

Примерно с середины 2000-х мы в СаГА стали проводить по две конференции в год. Это ещё один момент, новый и важный. Они часто невелики по составу участников, но посвящены интересным, актуальным темам. Для того, чтобы было сообщество, важна ритмичность. Так же важно, чтобы был журнал и выходил регулярно: пусть хоть раз или два в год, но обязательно - много лет подряд. Желательно - десять, двадцать. Вокруг таких вещей сохраняются общие умонастроения, стилистическое единство – и круг авторов. Это то ядро, вокруг которого уже можно наращивать сообщество.

— Какие темы там обсуждаются?

Возможны вопросы - и неудобные, и, может быть, глупые. Но это делает философскую мысль способной постоять за себя. Академическая обстановка всё же расслабляет: мы вещаем перед студентами, аспирантами, и они обязаны слушать, что бы мы ни говорили: сдавать-то надо. Но, приходя к людям со стороны, которые ничем вам не обязаны, в которых, наоборот, заинтересованы вы сами, - вы должны говорить так, чтобы вас слушали и чтобы к вам пришли опять.

Сама способность понимать в мире, сознавать вещи и мир в целом уже предполагает вынесенность человека во вне-мирное пространство. Мы некоторым образом выдвинуты в ничто, как говорит Хайдеггер; причастны к Другому. Мы не только есть, но ещё и отсутствуем; мы - ещё и некоторая пустота и прокол существования. Именно благодаря этому мы способны знать о себе и о вещах, которые есть в мире.

Иногда метафизическое измерение опыта выходит на поверхность. Есть опыт особенный, глубинный – например, опыт ужаса, о котором писал Хайдеггер; или переживания ветхого; или полемики (о нём писал Виталий Лехциер). Это - привилегированные точки опыта, они заслуживают анализа прежде всего. Говоря о той же метафизике эмоций, мы, с одной стороны, можем говорить о метафизике любых эмоций вообще – а с другой, выделять эмоции специфические, в которых этот метафизический элемент явлен особенным образом.

Есть ещё один характерный для нас момент – может быть, больше свойственный художественному творчеству, и то не всякому. В наших изданиях много статей, написанных в соавторстве Мариной Корецкой, Еленой Савенковой и Еленой Иваненко. Они пишут тексты втроём: каждое предложение обдумывается, обговаривается – так у них написаны уже целые (философские) книги! Это уникальная вещь, такого, кажется, больше нигде нет, по крайней мере, я не встречал. По-моему, это тоже говорит об особой устремлённости к творческому поведению, поисковому, игровому, даже где-то хулиганскому – свободному, отличному от чисто философского умозрения по некоторому эмоционально-художественному подъёму. На нашей площадке такие тексты оказались явно не случайно.

— На какие теоретические авторитеты вы ориентируетесь в своей работе? Имя Хайдеггера приходит на ум первым, но он наверняка не единственный.

— Не единственный, конечно. Вообще, что касается имён, принципиальных для самарского философского сообщества, я не вижу существенных отличий от России в целом, прежде всего, от Москвы и Петербурга. Мы прошли те же волны интереса: Мамардашвили, Гуссерль, Хайдеггер; Делёз, Лакан, Жижек, Фуко, Деррида, Бодрийяр. Можно долго перечислять, но, думаю, из европейских философов ХХ века для нас особенно важны Хайдеггер, Делёз и Фуко.

— А если говорить о философах-художниках в названном смысле, чья работа в культуре кажется вам важной?

— Это - уже названные Хайдеггер и Мамардашвили, Ницше, Розанов, Флоренский. Я бы упомянул В.В. Бибихина… Многих можно назвать. Мне кажется, эта линия в философии в последнее время заметно укрепилась - в этом одно из отличий неклассической и постклассической парадигмы философии от классики, которая тяготела к научному идеалу рациональности, стремилась мыслить строго, систематично, последовательно…

— Как бы вы сформулировали генеральную идею своей – и ваших единомышленников - работы в целом?

Эта задача, конечно, родственна художественной, поэтической. Художник ведь тоже по-своему, на образно-метафорическом языке делает непроговоренный, безымянный опыт достоянием других: благодаря тому, что делает художник, они получают возможность этот опыт назвать, прочувствовать, - в интенсифицированной, сгущенной форме. Одна из задач философии, по-моему, – тоже такая зоркость взгляда, попытка и умение прояснить опыт, показать, что в опыте, который кажется проходящим, незаметным, - есть глубина; что подлинная метафизическая глубина не есть нечто выходящее за рамки повседневности.

— Что же вам, философам, видится целью такого прояснения? Имеется ли в виду построение некоторой философской системы?

— Говорить от имени всех авторов, конечно, не могу, но вряд ли тут можно построить систему на предметно-содержательном уровне. Речь идёт скорее о выработке точки зрения, инструментария, оптики: принципов, опираясь на которые, мы можем по-особому отнестись к реальности - раскрыть в ней то, что прежде было утаено.

Понятно, что мир нашего опыта, его многообразных структур в принципе не может быть исчерпан: он всё время порождается. Его исчерпание означало бы завершение мира. Пока существует человек, опыт меняется, появляются новые его конфигурации, - поэтому я и не думаю, что здесь возможно построить систему.

Всё, что мы можем предложить – это именно угол зрения, способ существования в мире: отношение к реальности, позволяющее усмотреть в обыденных, незаметных вещах глубокое и существенное. Это, по-моему, важная задача, и она сейчас активно осваивается в современной философии. Безусловно, смежные, аналогичные нашему, течения есть, но работы ещё явно непочатый край.

99 Пожалуйста дождитесь своей очереди, идёт подготовка вашей ссылки для скачивания.

Скачивание начинается. Если скачивание не началось автоматически, пожалуйста нажмите на эту ссылку.

Описание книги "Возвращение Заратустры"

Описание и краткое содержание "Возвращение Заратустры" читать бесплатно онлайн.

"Смотрите: как и любой философский трактат, сочинение Алхутова нужно читать много раз. Потому что с первого раза вы заметите только часть целого. Даже если это рассуждения об унитазном бачке. "Открой слив! Открой - и вода, устремись низринуться в него, сама не сдержит напора своего и устроится кругом и спиралью. Вот рождение воронки".

Говорю вам: цитировать что-то из "Возвращения Заратустры" - пустое дело. Ибо тут надо цитировать абзацами. Но "если в салате три овоща, можно ли, отделив один от другого и другой от третьего, узнать по одному, каковы другие".

Истинно говорю: это лучшее сочинение Сергея Алхутова из тех, которые я читал, ". он взял нечто большее и часть его вычел и разрушил резцом своим - остаток есть творение".

Сергей Алхутов

Возвращение Заратустры

Предисловие Заратустры

Когда Заратустре исполнилось семьдесят семь лет, он вернулся к своей пещере, где расставался он с высшими людьми и где оставлял он новые скрижали. И увидел он рядом с пещерой брусчатку, и была она стёрта кирзовыми сапогами, и хруст подкованных каблуков прилип и присох к ней. И увидел он напротив пещеры пивную, и головомойку пивным шампунем устраивали в ней, и берёзовая каша пивного путча заваривалась в ней, и красный язык оратора полыхнул в ней и прижарился к ней. И увидел он скрижали, и написанное на них было написано расплывчато, а ныне по большей части стёрлось. И сказал Заратустра в сердце своём:

“А ведь знал, пишущий кровью, что кровь свернётся и засохнет и истлеет! Ибо кровь, когда выводишь ей письмена, становится мёртвой”.

И увидел Заратустра, что четыре записи остались разборчивы на его скрижалях.

“Бог умер”, — гласила первая.

“Сверхчеловек”, — гласила вторая.

“Разбейте старые скрижали!” — гласила третья.

“Так говорил Заратустра”, — гласила четвёртая.

И рассмеялся Заратустра, и смеясь, говорил так:

“Бог умер? Но разве фраза ”Бог умер” сама ещё не стала богом?

Сверхчеловек? Я знался с ним, но он знался с черепашками и летучими мышами. Теперь они вместе спасают мир, будто тот нуждается в спасении.

Разбейте старые скрижали? Не старцем для этого должно быть, но мышью. И кто же из моих учеников признал в себе мышь?

Так говорил Заратустра? Но эта фраза сказана не Заратустрой.

Вот что бывает, когда пишут кровью. Ибо кровь, когда выводишь ей письмена, становится мёртвой.

Прах к праху, тлен к тлену, моё к чужому. Ибо кровь, которой выведены письмена, больше не кровь.

Кровь к крови — вот что хотел бы слышать Заратустра! Но имя тому, что за этим следует — анафилактический шок.

Кто нуждается в переливании, тот нуждается во враче. Если бы по рецепту врача отпускали также и книги! Но то, чем выведены письмена, больше не кровь.

И Заратустра больше не пишет кровью”.

Так говорил Заратустра и покинул свою пещеру.

Об отбросах

Долго шёл Заратустра на север и остановился в большом городе, который назывался: “Мокрая Вода”.

И ходил Заратустра по его улицам, и были прекрасны его башни и его подземные ходы, и его быстрые повозки, и светильники его ночей, и у каждого дома видел Заратустра баки для отбросов, и в каждом доме вёдра для отходов, и в каждой конторе мешки и корзины для мусора. И многие жители его сами были подобны отбросам и мусору.

И среди мусора нашёл себе Заратустра писчие принадлежности, и писал так:

“Я поведаю этим листам, откуда они берут своё начало.

Также поведаю я всем читающим о начале их века и их существования.

Не я ли некогда говорил: “Нужно ещё иметь в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду”? Воистину, Заратустра имеет в себе достаточно хаоса.

Сколь многие жаждут ещё устроить порядок! Ко всему прикладывают они линейку и циркуль, их слово — инструкция, их ритм — марш, их образец — кристалл.

И о кристалле говорят они так: “Лучший из углов его — прямой, лучший из цветов его — белый”. Можно ли придумать лучшую надгробную плиту?

Вслушайтесь! Когда стоит мёртвый штиль и гробовая тишина, воздух чист и подобен кристаллу. Тогда всякая соринка знает своё место.

Но вот рождается свежий ветер, и он поднимает в воздух пыль и сор — так начинается хаос.

И ветер крепчает, и хаос растёт, и сучок может попасть в глаз брата твоего, и бревно в твой глаз. Вынь же бревно из глаза твоего, ибо близится то, что рождается хаосом.

Вот оно грядёт — круговращение, что не нуждается больше в ветре. Ибо оно само рождает ветер и само поддерживает свои обороты.

Форма его идеальна, и втянувшееся в него движется кругообразно, а исторгнутое падает. И в сердцевине своей имеет оно глаз, и разве место в этом глазу сучкам и брёвнам? Нет, они движутся кругообразно и падают.

Рождённое рыхлым, носит оно имя бури, рождённое плотным, называется торнадо и смерч. И люди видят смерч, будто это тело — но нет, он всего лишь движение.

Так порядок рождается хаосом.

Всё, что есть в мире живого, по сути своей торнадо и смерч. Видел ли кто-нибудь живое без самоподдержания и круговорота? Воистину, люди видят живое, будто это тело — но нет, оно всего лишь движение.

Есть также то, что, будучи исторгнуто из движения живого, падает. Испражнениями зовут это люди — но это ещё не отбросы и не мусор.

Посмотрите! На испражнениях селится плесень и мухи. Выброшенное из одного торнадо и смерча находит свой круговой путь в другом.

Посмотрите! Человек потрошит рыбу и птицу, и бросая кишки, говорит: “Вот отбросы и мусор”. Нет, это не отбросы и не мусор — это пища для крыс.

Битые горшки и битые танкеры, зола костров и зола атомных котлов — вот что зовётся мусором. Впрочем, археологи зовут это культурным слоем.

У отбросов и мусора есть история. Некогда возникли и зажглись звёзды, из легчайшего газа возникли они. И, горя, оставляли по себе золу, что не могла больше гореть. Тяжёлыми элементами зовётся эта зола. Ныне из неё устроена твердь и миры, и человек ходит по тверди и мусору.

Некогда возникли и родились водоросли, водой питались они. И, питаясь, оставляли по себе ядовитый газ, что убивал живое. Кислородом зовётся этот газ — и воистину жизни пришлось кисло от него. Ныне из него устроен воздух, и человек дышит воздухом и мусором.

Некогда папоротники были деревьями, на болотах росли они. И, умирая, оставляли по себе отбросы, что не могли переварить плесень и мухи и почва. Углём зовутся эти отбросы. Ныне на нём построена промышленность, и стал он топливом, и человек кидает в топку топливо и мусор.

Укажите же мне, что ещё не было отбросами и мусором, прежде чем стать частью сущего. Может, человек? Человек, что был отбросом у обезьян и ютился на опушке, когда обезьяны жили в лесу?

Воистину, всё сущее было отбросами и мусором и всё сущее рождено хаосом. Не стыд и не гордость должно это вызывать, но осознание.

Но вот на какой вопрос не знает ответа Заратустра: что за миры породит хаос из того, что мы знаем как отбросы и мусор? Что за лучшие из миров?”

Так писал Заратустра.

Об истине

Заратустра остановился на постой у некоего человека. И человек, когда на глаза ему попались листы, исписанные Заратустрой, прочитал письмена и сказал:

“Заратустра не пишет больше истины”.

Рассмеялся Заратустра. Громко он смеялся, самозабвенно и долго, до колик и до икоты. И, икая, говорил так:

“Я пишу меньше истины, а всю истину было бы дорого издавать — что же говорить о том, что больше истины! Зато я пишу больше ответов, ибо не истец я сегодня, но ответчик — ещё бы, ведь ты меня судишь! И отвечу я тебе так: чем меньше истину мы любим, тем легче нравимся мы ей. Так с ней и надо: поквакал — и в истину!”

И, отсмеявшись, говорил так:

“Сказать ли тебе теперь что-нибудь всерьёз?”

“Лучше напиши”, — ответил владелец жилища.

И Заратустра написал так:

О порядке писал я на прошлых листах — теперь пишу об истине.

Однажды бог сказал людям: “Я есмь истина” — так записано в книге о нём. Истина этого бога — не “что”, но “кто”.

Слышал я также о богах, чьи вопросы к истине были “когда” и “где”. Знал я и людей, говоривших о ней “как” и “каким образом”.

Был некогда человек, почитаемый всеми мудрецом, который сказал: “Платон мне друг, но истина дороже”. И вот вопрос его к истине: “Почём?”. Не трёх ли Платонов просит он за истину? Или ещё двух богов впридачу?

Впрочем, и тут легко продешевить — ведь истина, как думал он, оценивая, всего одна.

Многие думают так и по сей день. И вот их вопрос к истине: “сколько?”.

Говорю вам, счетоводы, считающие до одного, проверьте, не залипли ли костяшки на ваших счётах. Ибо счёт ваш ведётся не костями только, но и кровью, а кровь — липкая субстанция.

В самом деле, если высказывание “истина всего одна” само есть истина, то тем самым уже та единственная, и такая ли, на которой стоит залипать костяшкам? — нет, и даже то, что к ней надо стремиться, уже не истина. Если же говорит оно о другой истине, то само уже истиной быть не может — иначе их было бы две, та и эта.

Неужели найдётся ещё выбирающий одну бессмысленную истину, говорящую лишь о себе самой?

И написав так, показываю я ещё один вопрос к истине: “зачем?”. Впрочем, и не только к ней.

Вот, есть нечто, что один полагает истиной. Другой же ход т вокруг неё и выискивает её слабые места. “Разве это истина?” — говорит он первому, — “Посмотри, ты же ошибаешься”.

Истину ли ищет второй? Нет, он ищет чужие ошибки. Зачем? Чтобы возвыситься.