Уильям макнил чума и народы

наткнулся случайно на странном сайте, может кому пригодится

От	Iva
К	Pout (28.01.2009 22:34:51)
Дата	29.01.2009 22:46:10

От	Iva
К	Iva (29.01.2009 22:46:10)
Дата	30.01.2009 13:34:20

в сжатой форме описывает гонку вооружений перед ПМВ и проблемы производства вооружений в ПМВ и методов решений.

очень неплохая обзорная книжка.

От	Chestnut
К	Pout (28.01.2009 22:34:51)
Дата	29.01.2009 13:00:25

"Бій відлунав. Жовто-сині знамена затріпотіли на станції знов"

От	Pout
К	Chestnut (29.01.2009 13:00:25)
Дата	29.01.2009 17:14:52

Дерлугьян впредисловии к МакНилу говорит, что тираж украинского издания был крохотный и не вышел за пределы Украины

Перевод power как "могущество" более корректен

А я сейчас могуществом занимаюсь

Вот тут еще одна топичная книжка

* Tellis A., Bially J., Layne Ch. Measuring national power in the postindustrial age

Глава 4 Роль силы в международной политике
Соотношение власти и силы

От	Chestnut
К	Pout (29.01.2009 17:14:52)
Дата	30.01.2009 01:59:28

>Дерлугьян впредисловии к МакНилу говорит, что тираж украинского издания был крохотный и не вышел за пределы Украины

я видел в продаже в Москве, в 2004 году

"Бій відлунав. Жовто-сині знамена затріпотіли на станції знов"

От	Chestnut
К	Pout (29.01.2009 17:14:52)
Дата	29.01.2009 17:41:10

Отрывки, например, здесь ))))

"Бій відлунав. Жовто-сині знамена затріпотіли на станції знов"

От	Pout
К	Chestnut (29.01.2009 17:41:10)
Дата	03.02.2009 09:52:48

от нашего стола - более поздняя не-европоцентристская реконструкция истории 20 века

"Век империй. 1875-1914"
ГЛАВА 13 (заключительная)
ОТ МИРА К ВОЙНЕ

вся книжка тут


[19K]

ЭРИК ХОБСБАУМ Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век

Согласно Макниллу, человеческая история зависит от баланса и дисбаланса между микроорганизмами (например, бактериями) и макроорганизмами (людьми).

Сегодня мы гордимся научными и медицинскими достижениями, которые снабжают нас новыми вакцинами. Мало кто задумывается над тем, что именно стремление современного империализма к завоеванию новых территорий в значительной степени обусловило прогресс в медицинских исследованиях.

В XIX веке, когда белому человеку стало ясно, что огромные просторы Африки ему недоступны из-за болезней, от которых он незащищен, в разработку лекарств были вложены огромные суммы. Проект оказался успешным. Разработка лекарств, которыми мы все благополучно пользуемся, шла быстрыми темпами - наряду с безжалостным завоеванием черного континента.

Иногда это срабатывало в обратном направлении: восстание черных рабов на Гаити против Франции завершилось успехом потому, что Наполеон боялся желтой лихорадки, к которой чернокожие были невосприимчивы, а белые - да. Некоторые историки полагают, что именно эти опасения стали причиной того, что в 1803 году Франция согласилась продать территорию Луизианы Соединенным Штатам, которые тем самым удвоили размеры своего молодого государства.

Как правило, бедность и нужда – это каналы, по которым распространяются такие инфекционные заболевания, как холера и туберкулез. Есть прямая связь между социально-экономическим положением и распространением эпидемий. Поэтому существует постоянная обеспокоенность по поводу их возникновения в Африке, которая в экономическом отношении остается относительно слабым регионом.

Понимание того, что есть бактерии, распространению которых способствуют грязь и нищета, привело к тому, что туберкулез отождествляется с бедностью. Это сделало болезнь чем-то постыдным, как будто больные виноваты в том, что заболели.

Когда в XVIII туберкулез добрался до высших социальных классов, он приобрел ауру романтизма, в которой соединилсь кровь, любовь и смерть. Но бедняки в Европе могли только мечтать о дорогих санаториях, описанных в художественной литературе.

Сегодня в условиях глобализации эпидемия коронавируса поражает всех, и мы еще не разработали подход к ее пониманию. Нам остается только признать, что взаимная ответственность в обществе необходима.

Эпидемия может до самого основания всколыхнуть общество и его систему ценностей. Черная смерть (1347-51) выкосила от одной трети до половины населения Европы. Но демографический спад также привел к снижению цен на землю, подъему слоя крестьян-единоличников, исчезновению земледелия на арендованной земле, повышению уровня жизни и разработке технологий, уменьшающих потребность в рабочей силе.

Чума также имела экологические последствия. В 1200 году в Европе почти не оставалось лесов и необрабатываемых земель, но после середины XIV века во многих регионах природа восстановилась. Только когда население Европы снова начало расти, вернулись угнетение и эксплуатация масс. Тем не менее, возникли новые идеи, изменились экономические условия. Некоторые даже утверждают, что, не будь "черной смерти", не было бы и эпохи Возрождения.

Скелеты и смертные

Страх и атмосфера подозрения подталкивают к поиску виноватых; иногда ими становились евреи - во время "черной смерти" их обвиняли в отравлении колодцев. Так в Страсбурге были убиты 2000 евреев, и целые еврейские общины были уничтожены.

В сегодняшней ситуации, вероятно, пройдет не так много времени, прежде чем тот или иной раввин обвинит в эпидемии людей, которые не соблюдают религиозные заповеди, или мы услышим другие объяснения коронавируса, включая апокалиптические.

Наибольшее беспокойство во время такой эпидемии вызывает разрыв общественных связей и падение нравов. В 431 г. до н.э., когда в Афинах, находившейся в состоянии войны со Спартой (и оттого все ее население находилось в городе), бушевала эпидемия, историк Фукидид оказался в числе больных.

«. с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Поступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые, и люди, прежде ничего не имевшие, сразу завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь, и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собою ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось уже само по себе полезным и прекрасным.

Эта необычайная история завоевания Мексики (которую вскоре повторит Писарро, не менее удивительным образом завоевав империю инков в Южной Америке) в действительности была лишь деталью более масштабной головоломки. Пересечь океан и достигнуть Нового света вообще-то были способны лишь относительно немногие испанцы, однако они преуспели в том, чтобы поразить своей культурой индейцев, которые многократно превосходили их в численности. Но внутренне присущая европейской цивилизации привлекательность и некоторые неоспоримые технические преимущества испанцев не кажутся достаточным объяснением всеобъемлющего отступничества индейцев от своих прежних образа жизни и верований. Почему, к примеру, полностью исчезли старинные религии Мексики и Перу? Почему сельские жители не остались верны тем божествам и ритуалам, которые с незапамятных времен приносили плодородие их полям? Проповедь христианских миссионеров и подлинная привлекательность христианской веры и культа, похоже, мало объясняют происшедшее, хотя в глазах самих миссионеров истина христианства была столь очевидной, что их успех в обращении миллионов индейцев в свою веру казался не нуждавшимся в объяснении.

Ответ на подобные вопросы подсказала случайная ремарка в одном из описаний завоевания Кортесом Мексики (уже и не помню, где я ее обнаружил). Моя новая гипотеза приобрела достоверность и значимость, когда я впоследствии обдумал ее и осмыслил следующие за ней выводы.

В ту ночь, когда ацтеки изгнали Кортеса и его людей из своей столицы, убив многих из них, в городе свирепствовала эпидемия оспы. Организатор нападения также был среди тех, кто умер* в эту noche trista [ночь скорби – исп.], как позднее назвали ее испанцы. Парализующий эффект смертоносной эпидемии — достаточное объяснение того, почему ацтеки не преследовали разбитых и деморализованных испанцев, дав им время и возможность для отдыха и перегруппировки, сбора их индейских союзников и начала осады Мехико, что и позволило испанцам добиться окончательной победы.

Кроме того, стоит принять во внимание психологические последствия болезни, которая убивала только индейцев и не наносила вреда испанцам. Подобную избирательность можно было объяснить лишь сверхъестественными причинами, так что не оставалось сомнений в том, какая из сторон конфликта пользовалась божественной благосклонностью. Религиозные культы, жречество и образ жизни, выстроенный вокруг старых индейских богов, не могли пережить подобную демонстрацию превосходящей силы Бога, которому поклонялись испанцы. Поэтому неудивительно, что индейцы приняли христианство и столь безропотно подчинились контролю испанцев. Бог продемонстрировал, что он на стороне завоевателей, и каждая новая вспышка завезенных из Европы (а вскоре также и из Африки) инфекционных заболеваний воспроизводила этот урок.

Рисунок из Флорентийского кодекса, изображающий индейцев-науа, болеющих оспой. Florentine Codex (1540-1585), Book XII folio 54 [detail], Bernardino de Sahagún.

Таким образом, однонаправленное воздействие инфекционных заболеваний на индейские популяции дало мне ключ для понимания того, почему испанцы с легкостью завоевали Америку не только в военном, но и в культурном аспекте. Однако эта гипотеза быстро привела к новым вопросам. Как и когда испанцы приобрели опыт этих заболеваний, который так хорошо им послужил в Новом Свете? Почему у индейцев не было собственных болезней, которые выкашивали бы вторгшихся испанцев? Предварительные ответы на подобные вопросы вскоре начали открывать то измерение прошлого, которое прежде не осознавали историки: историю встреч человечества с инфекционными заболеваниями и далеко идущие последствия, которые возникали всякий раз, когда контакты поверх эпидемических границ позволяли новой инфекции вторгнуться в ту или иную человеческую популяцию, не имевшую никакого усвоенного иммунитета против ее разрушительных воздействий.

Рассматриваемая в таком ключе, всемирная история предлагает ряд параллелей к тому, что произошло на Американском континенте в XVI-XVII веках. Основные направления этих роковых встреч описаны в этой книге. Выводы, к которым я пришел, испугают многих читателей, поскольку центральное значение для моего изложения событий приобретают события, занимавшие мало места в традиционной историографии. Так происходило потому, что длинная череда ученых, чья работа заключалась в просеивании оставшихся от прошлого свидетельств, не осознавали возможности важных изменений в моделях [распространения] заболеваний.

Разумеется, из европейской исторической памяти никогда не исчезала пара показательных примеров того, что может произойти, когда население впервые подвергается нападению неведомой инфекции. Главным примером этого феномена была Черная смерть XIV века, а другим – куда менее разрушительные, но не столь далекие от наших времен и лучше задокументированные эпидемии холеры в XIX веке. Однако историки никогда не рассматривали эти события как составную часть более масштабных, имеющих принципиальное значение переломных моментов эпидемиологического характера, поскольку более ранние случаи катастрофических столкновений с новыми заболеваниями были скрыты в недрах еще более глубокого прошлого, когда свидетельства о них были столь несовершенны, что легко было упустить из вида как масштаб, так и значимость случившегося.

При оценке древних текстов историки естественным образом руководствовались собственным опытом эпидемических инфекций. Живя среди привычных к заболеваниям популяций, где сравнительно высокий уровень иммунитета к известным инфекциям очень быстро подавляет любую вспышку уже знакомых эпидемий, обученные критическому подходу историки были вынуждены не доверять как преувеличению любым сведениям о масштабной гибели от инфекционных заболеваний. Неспособность понять глубокое различие между вспышкой привычного заболевания среди знакомой с ним популяции и разрушительным воздействием той же самой инфекции на сообщество, не обладающее необходимым иммунитетом к ней, действительно лежит в основе того, что прежние историки не смогли уделить должное внимание этому вопросу в целом.

Если предположить, что инфекции всегда существовали главным образом в том же самом виде, в каком они присутствовали в Европе до появления современной медицины, то об эпидемиях, похоже, можно мало что сказать, в связи с чем историки, как правило, проходили мимо подобных тем, уделяя им лишь нечто вроде случайных упоминаний наподобие того, что я обнаружил в описании победы Кортеса.

История эпидемий оказалась уделом собирателей древностей, которые получали удовольствие от фиксации, в сущности, бессмысленных сведений просто потому, что они имели место. Однако оставалась еще Черная смерть, наряду с рядом случаев, когда неожиданная вспышка какого-либо заболевания в войсках внезапно меняла обстановку на войне, а иногда и предрешала исход всей кампании. На подобные эпизоды нельзя было не обращать внимания, однако их непредсказуемость оставляла у большинства историков некомфортные ощущения. Все мы желаем, чтобы наш человеческий опыт имел смысл, и вклад историков в этот универсальный запрос заключаются в том, что они делают акцент на тех составляющих прошлого, которые можно охарактеризовать количественно, дать им определение, а зачастую также и проконтролировать. Эпидемическое заболевание, когда оно действительно становилось решающим фактором в мирное или военное время, противоречило стремлению сделать прошлое постижимым. Как следствие, историки принижали значение таких эпизодов.

Задача этой книги – ввести историю инфекционных заболеваний в поле исторического объяснения, продемонстрировав, каким образом варьирующиеся модели распространения этих заболеваний повлияли на человеческую деятельность как в древности, так и в современности. Многие мои предположения и выводы остаются гипотетическими. Для подтверждения и корректировки моих утверждений потребуется тщательное изучение древних текстов специалистами по множеству необычных и сложных языков. Для подобной работы ученых требуется некий тезис для проверки – мишень для критики. Ради этой цели я позволил себе спекулятивные рассуждения и догадки, но в то же время они могут привлечь внимание обычных читателей к важным белым пятнам в прежних представлениях о человеческом прошлом.

Если полностью абстрагироваться от деталей того, что я хотел сказать, всякий может с уверенностью согласиться с тем, что более полное осознание постоянно меняющегося места человечества в балансе природы должно быть частью нашего понимания истории, и никто не может усомниться в том, что роль инфекционных заболеваний в естественном балансе имела и имеет ключевое значение.

* Речь идет об императоре ацтеков Куитлауаке, который изгнал испанцев из долины Мехико, но вскоре умер от оспы.

Подъем и консолидация христианства принципиально изменили прежние представления о мире. Одним из преимуществ христиан над их современниками-язычниками было то, что забота о больных – даже во время эпидемии – была для них общепризнанным религиозным долгом. Когда перестают нормально функционировать медицинские службы, абсолютно элементарный уход за больными существенно сократит смертность. Например, если просто кормить и поить тех людей, которые на какое-то время оказались настолько немощны, что не могут сами ухаживать за собой, это позволит им выздороветь, а не погибнуть ужасным образом. Более того, выжившие благодаря подобным мерам по уходу, скорее всего, ощутят благодарность и искреннюю солидарность с теми, кто спас им жизнь. Поэтому воздействие катастрофических эпидемий укрепляло христианские церкви в то время, когда большинство других институтов оказались дискредитированы. Христианские авторы хорошо осознавали этот источник силы и порой похвалялись тем, каким образом христиане предлагали друг другу взаимопомощь во времена эпидемий, тогда как язычники избегали заболевших и бессердечно бросали их в беде.[1]

Еще одно преимущество христиан над язычниками заключалось в том, что проповеди их веры наделяли жизнь смыслом даже в том случае, если вокруг происходили внезапные и неожиданные смерти. В конце концов, освобождение от страданий – в идеале, пусть и не всегда на практике – было очень желанным. Кроме того, даже те жалкие остатки выживших, кому как-то удавалось пережить войну или мор – или и то и другое сразу, – могли рассчитывать на теплое, незамедлительное и целительное утешение при мысли о небесном существовании тех ушедших родственников и друзей, которые умерли как добрые христиане. Всемогущество Бога наделяло жизнь смыслом и во времена бедствий, и во времена процветания, но на самом деле рука Бога становилась более очевидной не в спокойные времена, а когда неожиданное и непредвиденное бедствие сокрушало гордость язычников и подрывало светские институты. Поэтому христианство было системой мыслей и чувств, вполне адаптированной к смутным временам, когда повсеместно господствовали болезни и насильственная смерть.

Столь возвышенная способность справляться с ужасами и психологическим шоком беспрецедентных эпидемий выступала существенным аспектом привлекательности христианской доктрины для подвергавшихся населения Римской империи, которое находилось в крайне тяжелом положении. В сравнении с этим стоицизм и другие системы языческой философии, делавшие упор на обезличенные процессы и естественный закон, были бессильны в объяснении того, почему смерть явно случайным образом внезапно настигала стариков и молодых, богатых и бедных, добрых и злых. В любом случае представляется совершенно определенным, что изменившаяся заболеваемость от микропаразитов среди населения Римской империи после 165 года н.э. во многом связана с ее религиозной и культурной историей, а также с ее общественно-политическим развитием.

Подобные умозрительные рассуждения не могут быть действительно доказаны, даже если они выглядят внутренне убедительными. На более твердую почву мы перемещаемся, возвращаясь к истории инфекционных заболеваний в прибрежных территориях Средиземноморья.

Отметим, что следующая имевшая принципиальное значение эпидемия случилась в 542 году н.э. и свирепствовала с перерывами до 750 года.

Благодаря обстоятельному и точному описанию Прокопия Кесарийского так называемую Юстинианову чуму (542-43) можно уверенно идентифицировать как бубонную чуму,[3] хотя все дальнейшие инфекционные заболевания, которые в последующие два столетия поражали рикошетом прибрежные районы Средиземноморья, не обязательно имели такой же бубонный характер.[4] Если верить случайной ремарке писателя-медика Руфа Эфесского, жившего около 200 года до н.э., то эта же болезнь (или нечто очень похожее) прежде появлялась в Египте и Ливии в III веке до н.э., но затем исчезла до эпохи Юстиниана.[5]

В случае с бубонной чумой совершенно очевидно значение расширявшихся контактов с отдаленными территориями, поскольку эта болезнь должна была проникнуть в Средиземноморье из ее исходного очага, находившегося либо в Северо-Восточной Индии, либо в Центральной Африке. По Средиземноморью чума распространялась на кораблях – об этом можно безошибочно судить по описаниям у Прокопия картины инфекции и подробностей ее воздействия. Можно предположить, что первоначально инфекция смогла добраться до Средиземноморья на других кораблях – тех, что пересекали морские пути Индийского океана и Красного моря.

Достаточным основанием верить свидетельствам Прокопия является то, что его описание абсолютно соответствует современным моделям распространения бубонной чумы среди человеческих популяций. Медицинские исследования XIX-XX веков доказали, что при стечении ряда обстоятельств эта инфекция может передаваться напрямую от человека к человеку, когда в легкие здорового человека проникают частицы, попавшие в воздух при чихании или кашле заболевшего. При отсутствии современных антибиотиков эта легочная форма чумы смертельна во всех случаях, но в то же время ее экстремальные последствия подразумевают, что вспышки легочной чумы краткосрочны. Более привычной формой заражения является укус инфицированной блохи, которая сама заражается от больной крысы или какого-то другого грызуна, а затем, когда этот грызун погибает, блоха покидает своего естественного носителя, перемещаясь на тело человека. При отсутствии массы зараженных крыс легочная форма чумы не может продолжаться долго – следовательно, подверженность людей чуме ограничена теми регионами, где крысы или же популяции некоторых других грызунов имеются в достаточных количествах, чтобы выступать в качестве разносчиков инфекции.

Благодарим за предоставленные материалы переводчика Николая Проценко и издательство Университета Дмитрия Пожарского.

[1] См., например, Eusebius, Ecclesiastical History, VII, 21-22.

[2] Cyprian, De Mortalitate [Mary Louise Hannon, trans.] (Washington, D.C., 1933), pp. 15-16; Священномученик Киприан, епископ Карфагенский. Творения (М.: Паломник, 1999), 299.

[3] Procopius, Persian Wars, II, 22.6-39. Сам Юстиниан заболел, но выздоровел.

[4] Срв. таблицу и превосходные карты периодичности и территориального размаха эпидемий в 541-740 годах, представленные в работе J. N. Biraben and Jacques Le Goff, «La Peste dans le Haut Moyen Age” // Annales: Economies, Sociétés, Civilisations, 24 (1969), 1492-1507.

[5] Hirsch, op. cit., I, 494-95.

[6] Срв. M. A. C. Hinton, Rats and Mice — Enemies of Mankind (London, 1918), p. 3.

Эпидемия распространилась на значительную часть Европы и затем не раз возвращалась на протяжении VI века. Её последствия внесли свою лепту в окончательный развал тех мира и экономики, которые достались раннему Средневековью в наследство от Римской империи.

Анамнез и диагноз

Хроника Прокопия также изобилует кошмарными подробностями эпидемии.

Катастрофическими были и последствия эпидемии для социальной жизни.

К такому выводу ученые пришли, исследовав останки скончавшихся от эпидемии VI века двух человек, похороненных на кладбище в Баварии. Само по себе это свидетельствует о размахе эпидемии, которая быстро распространилась из Византии в Западную Европу, хотя сколько-нибудь точные подсчеты ее жертв совершенно невозможны, учитывая отсутствие какой-либо надежной статистики после распада Римской империи.

Болезнь здоровой торговли

По мнению Уильяма Макнила, исходя из этого свидетельства, можно предположить, что первоначально инфекция смогла добраться до Средиземноморья на тех кораблях, что пересекали морские пути Индийского океана и Красного моря, а затем уже стала путешествовать по средиземноморским маршрутам вместе с пораженными чумой черными крысами. Этот вид грызунов также исходно обитал в Индии, но развитие мореплавания позволило ему совершать длительные миграции.

«Черная крыса — умелый верхолаз, а следовательно, ей легко попасть на борт корабля, взбираясь по причальным канатам, — пишет Макнил. — Столь же легко она может сойти на берег в незнакомом порту. Поэтому, по всей видимости, появление черных крыс в Средиземноморье было одним из первых результатов открытия морских коммуникаций между Египтом и Индией, а в последующие столетия этот захватчик, предположительно, расширял свой ареал от портов в глубинные территории.

Современный австрийский византинист Йоханнес Прайзер-Капеллер существенно уточнил картину появления Юстиниановой чумы, связав ее с климатическими условиями. Кризис XVII века — невыученный урок для неолиберальной глобализации

Начиная с конца III века, после того, как Римская империя пережила серию эпидемий (хотя их диагностика по-прежнему остается неопределенной), климат в Средиземноморье относительно стабилизировался, и 250 лет эпидемии практически не давали о себе знать. Но в середине 530-х годов на значительной территории Африки и Евразии начался так называемый позднеантичный малый ледниковый период продолжительностью более 120 лет.

Похолодание, как отмечает Прайзер-Капеллер, способствовало тому, что популяции восточноазиатских грызунов-носителей чумы мигрировали в направлении человеческих торговых путей, по которым инфекция распространилась по описанному выше маршруту.

Помимо Египта, затронутыми чумой оказались царство Аксум на территории нынешних Эфиопии и Эритреи, государство Химьяр (Йемен), а также порт Клисма (нынешний Суэц). В Константинополь же чума попала вместе с грузами зерна, которые ежегодно отправлялись в столицу империи из Египта. По-прежнему хорошо развитые торговые пути способствовали тому, что затем чума добралась даже до Ирландии, а также прошлась по Ближнему Востоку.

Хроника многосерийной катастрофы

Насколько мощным был эффект Юстиниановой чумы — главный вопрос, остающийся без ответа до сегодняшнего дня.

Ряд ученых полагают, что от нее могло умереть от 33 до 60% тогдашнего населения Средиземноморья, приводя количественные оценки от 15 до 100 млн человек. Прайзер-Капеллер утверждает, что в Константинополе чума погубила 250-300 тысяч человек из полумиллионного населения города, а количество жертв во всей Византии, Персидской империи Сасанидов и соседних странах исчислялось миллионами.

Например, израильские ученые Ли Мордехай и Мерл Эйзенберг в своей прошлогодней статье в журнале Past & Present доказывают, что Юстинианова чума имела ограниченное воздействие на общество поздней античности, хотя, конечно, и оставила сильное впечатление на современников эпидемии — тех, кто действительно видел ее воочию.

В качестве одного из аргументов в поддержку своей гипотезы Мордехай и Эйзенберг приводят анализ доступных греческих и латинских текстов того времени: о чуме упоминает лишь примерно пятая часть их авторов. Тот же Прокопий Кесарийский уделяет чуме сравнительно небольшое место в своих хрониках, хотя его рассказ детально воспроизводит атмосферу паники, охватившей Константинополь:

В этой ситуации, если верить Прокопию, самым достойным образом проявил себя император Юстиниан, который выделил солдат из дворцовой охраны и средства на погребение умерших.

Кроме того, в хронике упоминается, что сам Юстининан заболел во время эпидемии, но затем выздоровел. Пришествие чумы не остановило планы Юстиниана восстановить единство Римской империи, и формально эта цель была достигнута. Во второй половине своего правления император смог разгромить остготское королевство в Италии, после чего территория империи Юстиниана достигла максимальных пределов за всю историю Византии. Чумной бунт. Как малороссы спасали Москву от страшной эпидемии

Однако этот триумф был недолгим — в наследство своему преемнику Юстину II Юстиниан оставил разоренную казну и множество конфликтов, как внутренних, так и внешних.

В последующие годы Византия растеряла многие территории, присоединенные Юстинианом, и чума здесь сыграла не самую последнюю роль. В 564-565 годах новое пришествие эпидемии поразило Италию, и количество ее жертв, в том числе среди византийцев, предположительно, было настолько велико, что спустя три года североитальянские земли с легкостью захватили лангобарды — вторгшееся с севера германское племя.

Под контролем Византии остались юг полуострова и Рим, куда чума явилась в 590 году (вновь из Египта), совпав с наводнением при разливе Тибра — одной из жертв этой эпидемии стал папа Пелагий II.

Новые вспышки чумы в Европе продолжались еще долго, примерно до 750 года, и, как утверждает Прайзер-Капеллер, называя весь этот эпидемиологический период Юстиниановой чумой, необратимо изменили позднеантичный мир: население западной части Афро-Евразии постоянно сокращалось.

Последний аргумент, отмечает австрийский историк в своей недавней статье, представляется вполне понятным в нынешней ситуации вокруг коронавируса, если учесть, что люди VI века совершенно не представляли себе ни причин, ни путей распространения болезни.

К подобным выводам полвека назад приходил и Уильям Макнил, утверждавший, что эпидемии VI-VII веков по своей значимости для народов Средиземноморья были сопоставимы с более известной в истории черной чумой XIV века. По его словам, Юстинианова чума определенно спровоцировала гибель значительной доли городского населения в затронутых ею регионах, а для восстановления численности их населения потребовалось несколько столетий.

Провал попыток Юстиниана восстановить единство Римской империи в Средиземноморье в значительной степени можно связать с сокращением имперских ресурсов из-за эпидемии чумы, добавляет Макнил.

Одним словом, к моменту вторжения арабов в середине VII века, когда Византия потеряла Северную Африку, Палестину, Сирию и ряд других территорий, империя подошла в максимально ослабленном виде, а Западная Европа к тому времени уже основательно погрузилась в самый мрачный период своей истории.